В конце пятнадцатого века в свите племянницы византийского императора прибыл в Россию Афанасий Чичерин. Племянница императора вышла замуж за московского царя Ивана III, и Афанасий Чичерин остался в России… Отец наркома окончил университет, служил под началом дипломата Горчакова, ездил за границу в составе российских миссий, был советником посольства в Париже, собрал многие исторические произведения и дипломатические документы. С детства видел их будущий нарком.
В селе Покровском Чичерины построили школу для крестьянских детей. Молодой Чичерин был потрясен крайней нуждой простых людей и в России, и за границей, где он учился.
«У меня жажда живой среды, — говорил он, — жажда массы, гущи процесса… Я невольно сблизился с рабочим классом… На почве личной дружбы, забот о детях. Я изнутри узнал рабочую среду. Я глубоко полюбил ее».
В августе семнадцатого года английские власти арестовали его за «антисоюзническую деятельность». Заключенный № 6027 сидел в одиночке Брикстонской тюрьмы. Отсюда он писал товарищам — просил их не забыть о его няне в России, послать ей денег из его скромных сумм: своей старенькой няне, где бы ни был, он неизменно помогал.
Чичерин не ждал скорого освобождения. Но пришло седьмое ноября, Советское правительство ультимативно потребовало — освободить! Бывшему при Временном правительстве английскому послу Бьюкенену было предложено передать в Лондон, что не выпустят из России ни его, ни других британских подданных, пока не выйдет на свободу Чичерин. Если бы знал премьер-министр, дьявольски умный Ллойд Джордж, кого он выпускает! И вот в начале восемнадцатого питерские рабочие тепло встретили Чичерина на вокзале.
У Чичерина и сейчас не было семьи, дома: его жилой номер в гостинице — второй рабочий кабинет. Управляющий делами Совнаркома, зайдя однажды к Чичерину, увидел, что нарком увлечен каким-то письмом, но при этом, не глядя, берет тут же с тарелочки и грызет сырой овес — выдали наркоминдельцам в качестве пайка, дома очистят, смелют на кофейной мельничке… Чичерин был одинок, не вел хозяйства.
Он был болен. Сахарная болезнь неизлечима, он это знал. Облегчать ее течение казалось ненужным: временами он хорошо чувствовал себя. Однако он часто простужался, сотрудники видели его с шарфом, обмотанным вокруг шеи.
Фрунзе, подойдя, склонил голову, пожал его большую с длинными пальцами руку, опустился в кресло и уже вблизи увидел беспокойные, выпуклые, орехового цвета глаза наркома. Сказал:
— Георгий Васильевич, помогать ныне Турции или бросить ее, конечно, такого вопроса у меня нет…