— Ночевали в деревухе, — рассказывал Ваня. — Утром взошли на горб, а в низине, смотрю, зеленые палатки, земляные сарайчики и много солдат. В дивизию мы приехали!
— Встретили? — спросил Кемик, примеряя к козлам доску.
— Накормили возле походной кухни. Потом, смотрю, дивизия построена в чистом поле…
— И ты произвел смотр?
— У них офицер собирает солдат свистком. Чуть что, свистит… А дивизия показательная…
— Едят аскеры умело? — посмеивался Кемик.
— У них немецкие ружья, штыки как ножи. Одеты же — ай-ай, а сапог и вовсе нет. Как у нас, ботинки и обмотки. Стариков масса — молодые-то полегли. Не знаю, как будут Смирну брать…
— Старики — солдаты с опытом, — серьезно сказал Кемик. — Выкурит трубку и пошел махать саблей.
Ваня обухом топора прибивал доску к козлам — будет стол.
— Но еще нет у них правильности. Старший командир с солдатом не разговаривает… Ай, по пальцу саданул!
— Приложи земли, — посоветовал Кемик.
Ваня поплевал на палец, помахал рукой в воздухе:
— С солдатом говорит только унтер. Не бывает, чтобы митинг какой, собрание. Солдаты ходят бессловесно, как кони! — Ваня вдруг засмеялся: — Андерс-то наш ужасно не любит седла! Большой вес, садится, как мешок, его подпирать плечом надо. А слез с седла — стонет, не может ходить.
…В последнее время красноармейцы затосковали по дому. Тоска смотреть на коленца печурочных труб, торчащих из стены резиденции. Смотрели на ангорские домишки вдали, на горб тысячелетней крепости, и кто-нибудь говорил: «Разве тут можно жить?» Везде держались вместе. Завтракали, обедали вместе. А вечером совсем уже не дело — не ужинали, лишь, кто хотел, пил чай с хлебом и брынзой или с халвой. Не зря Кулага задумал общий праздничный ужин.
Приехали Абилов и секретарь азербайджанского полпредства — певец и декламатор Рза Тахмасиб. Кому не досталось места за козлами-столом, ел плов на подоконнике. Потом курящие сбились у приоткрытых дверей.
— Что ж, товарищи, — сказал Фрунзе, — могу вам сообщить, что материалы договора готовы, проект — на столе…
Ваня, красный, распаренный — топилась железная на четырех лапах печка, — обходил всех с огромным чайником в обеих руках.
— Не желаете ли еще, Фома Игнатьевич? А вы, Алексей Артурович?
Дежнов подставил стакан. Интересный человек «Алеша»! Значительный. Всегда серьезен, молчалив, все о чем-то думает. Редко начинает разговор первым. Наверно, в благодарность за чай, вдруг сказал:
— Кстати, Ваня, ваши грезы о всеобщей, что ли, братчине, о мировой артели не лишены исторической подоплеки и здесь, на этой древней земле Анатолии. Представьте, глубоко уходят в историю…