— Запутал вас, стервец! — сказал Кулага. — А тебе вот что скажу: грамотешки у тебя маловато. Рассуждаешь наивно, хотя экономические подробности даешь интересные.
— Я думал: кончим с белополяками, будет коммуна. Но тут Врангель. Думаю: кончим с Врангелем — тогда. Кончили с Врангелем — ни коммуны, ни Аннёнки, опять Хоромский властвует. Но теперь, думаю, он не долго будет властвовать. Хотя и нэп… Вернусь, и будь я проклят, если не организую в Шоле артель!
Нравился Ване, хотя и по другим понятиям, также родной брат командующего, врач Константин Васильевич Фрунзе, полный, с тихим голосом. Но краткие его слова были при том категорические. Он старался, чтобы красноармейцы не заболели в дороге сыпным тифом или какой-нибудь другой болезнью, в своем отделении вагона устроил настоящий лечебный пункт. Заметит, что кто-нибудь почесался, сейчас же подойдет, отвернет ворот гимнастерки или даже велит раздеться — нет ли следов от вшей. Всех просил при малейшем недомогании, при головной боли показаться ему. Советовал, как уберечься от заразы. Расспрашивал, кто чем болел раньше, был ли ранен, контужен, записывал фамилию и что-то еще. Пошел в кладовку Кемика, проверил, как начхоз хранит продукты. Посмотрел и сказал: «Тэк-с, тэк-с…»
Все ближе горы Кемика… Он лежал на полке, закрыв глаза, и видел свою родину. Под плитами в одуряющей полыни могилы близких… Караванные дороги и тропы уходят в красноватую дымку персидских гор, к синеве Тавра.
Кемик будто услышал долгий звон колокольцев на шее верблюда-вожака, запах персиковых садов вокруг Эчмиадзина. Будто вознесло его на библейскую макушку Арарата, купался в снегах на Джанджурском перевале — ветер наметал сугробы. Затем будто прятался в церкви с конусной свинцовой крышей…
Черный камень туф, ревущий мутный Аракс, скалы, поющие ночью, мосты, построенные тысячу лет назад, тропинки среди раскаленных камней, монастыри с прохладными залами, хибары крестьян, на оранжевой земле — зола от костров, что жгли пастухи в островерхих шапках и с посохами; каменная, но родящая пустыня; буйволы, древние сохи; ковры, рис, хлеб на рынках; вода, бормочущая в арыках, — все это родина, в который уже раз омытая кровью своих сыновей…
Камень на тебя свалился, лошадь ударила копытом — некого винить Но убившие его братьев считали себя людьми… Кемика раздирала мысль, что вот Фрунзе без колебаний говорит о турках — смелые, добрые; охотно едет к ним. Сам Фрунзе трогал Кемика мягкостью, добротой. Кемик хотел быть с ним заодно, видеть Турцию, как он, и не мог, и страдал…