По Канту, как мы говорили, пространство и время являются априорными формами чувственности. При этом наша чувственность, наша способность ощущать направлена как вовне, на познание внешнего мира, который познается в формах пространства и времени, так и на познание процессов нашей душевной жизни, которые познаются только в априорной форме времени, но не в априорной форме пространства. Наши переживания, воспоминания, желания, и т. д. осознаются нами не как пространственные, но как имеющие лишь временную характеристику, как разворачивающиеся – или устойчиво продолжающие существовать, или исчезающие во времени.
Итак, психические процессы воспринимаются нами во времени как в априорной форме чувственности. Но время – форма, не позволяющая нам применить измерение так, как мы применяем его к явлениям внешнего мира, воспринимаемым одновременно в формах пространства и времени. Мы можем, конечно, пытаться измерить время протекания тех или иных психических процессов, но мы не можем найти возможность косвенного измерения иных, отличных от времени протекания качеств психического процесса. Тем самым в психологии невозможен тот шаг, который делается в физике Галилеем, – шаг к тому, чтобы найти возможность косвенного измерения всех качеств, которые не подлежат прямому измерению.
Как такое косвенное измерение выглядит в физике? Напрямую мы способны в физическом мире измерить расстояние между двумя точками. Но мы можем попытаться установить закономерную связь между изменением какого-либо чувственного качества и измеримым изменением какого-либо тела и создать прибор, позволяющий это качество косвенно измерить. Простейший пример такого прибора – термометр. Мы обнаруживаем закономерную связь между нагреванием жидкости и ее расширением и создаем прибор, в котором прямому измерению подвергается высота столбика спирта. Но поскольку спирт расширяется при нагревании, чем выше столбик спирта, тем выше температура. Тем самым косвенно мы измеряем температуру.
Качества, присущие психическим процессам, не могут быть так измерены, пишет Кант. Соответственно, невозможно разработать естественно-научную математизированную психологию в строгой аналогии с тем, как устроена новоевропейская физика. Чем же тогда может быть психология? Она может быть, считает Кант, только описанием истории душевной жизни человека. Истории душевной жизни человека, как она отображается во внутреннем восприятии, в самосознании и, с другой стороны, как она может отображаться в наблюдениях за людьми.
Еще один очень важный момент связан у Канта с вводимым им в «Критике чистого разума» понятием схемы. Вопрос, который Кант стремится при этом решить, таков: как мы подводим чувственно данное нам многообразное под понятие? Кант приводит пример собаки. Как в том, что чувственно дано как что-то серое или черное, такой-то формы, издающее такие-то звуки, мы узнаем собаку. Кант говорит, что мы здесь имеем дело с очень загадочной вещью. То, как мы опознаем в собаке собаку, в столе стол и т. д., это загадка природы, которую нам вряд ли удастся когда-либо полностью разгадать. Но, во всяком случае, для того, чтобы это было возможно, должно быть нечто, что выступит как опосредующее звено между чувственностью и рассудком, между чувственно многообразным и понятием. В такой роли и выступает то, что Кант именует схемой. Схема, по Канту, является продуктом трансцендентальной способности воображения.