Царь Борис Годунов предвидел, как может повернуться его указ. Рядом с мелкими поместьями могли располагаться целые боярские латифундии, приказчики которых всегда благосклонно относились к приходившим крестьянам, справедливо видя в них источник дохода не только для хозяина, но и для себя. А как небогатому служилому человеку доказать, что его крестьянин убежал в вотчину царева боярина? Известно, что московские дьяки просто не принимали таких челобитных, боясь «остужаться» с боярами и требовали бить челом «мимо них», прямо в руки государю. Зная это, царь Борис Федорович прямо запретил своз крестьян в дворцовые села, черные волости, земли патриарха, архиепископов и монастырей. Указ не распространялся на всех членов Государева двора — бояр, окольничих, стольников, стряпчих, московских дворян и дьяков. Не удовлетворившись одной запретительной мерой, Борис Годунов дополнил ее еще тем, что вовсе закрыл для переходов крестьян Московский уезд, где, в основном, располагались земли столичного дворянства: «А в Московском уезде всем людем промеж себя, да из ыных городов в Московской уезд по тому ж крестьян не отказывати и не возити».
Сначала принятые меры оказались действенными, иначе бы этот указ не стали повторять, спустя год, 24 ноября 1602 года. Но, как уже можно понять из текста нового указа, продлевавшего возможность «своза» крестьян в те же сроки, и с такой же суммой «пожилого» на следующий, 111 (1602–1603) год, реализация мер по свозу крестьян между мелкими землевладельцами встретила сложности. Указ был дополнен угрозой наказания тем, кто отказывался отпускать крестьян: «А из-за которых людей учнут крестьян отказывати, и те б люди крестьян из-за себя выпускали со всеми их животы безо всякие зацепки, во крестьянской бы возке промеж всех людей боев и грабежей не было, и силно бы дети боярские крестьян за собою не держали, и продаж им никоторых не делали. А кто учнет крестьян грабити и из-за себя не выпускати, и тем от нас быть в великой опале»[117]. Казалось бы, здесь-то уж все ясно, но опять не стоит торопиться осуждать «крепостников». Ведь они действуют не по царскому приказу, а вопреки ему, и они также переживают голодное время, как и их крестьяне.
Как бы ни был предусмотрителен царь Борис Годунов, жизнь все равно все устроила по-своему. Одни небогатые землевладельцы делали выбор между послушанием царскому указу и голодной смертью: им лучше было ограбить своего крестьянина, чем смотреть, как его у него забирают. Другие, более богатые помещики и вотчинники, увидели еще Одну открывшуюся возможность для найма крестьян. Если задуматься с каким чувством, каждая из сторон конфликта произнесла бы известное восклицание «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», мы услышали бы три разных интонации: надежды — у крестьянина, который расстается со своим владельцем от беспросветной нужды, сокрушения — у сына боярского, теряющего работника, и радости — у считающего будущие барыши приказчика боярской вотчины. Не случайно и «Бельский летописец», составленный в служилой среде, написал позднее, что крестьянский выход перессорил дворян и детей боярских. Его статья об этих указах называется неожиданно «О апришнине» и в ней содержится ссылка на нарушение Борисом Годуновым некого заклятья Ивана Грозного: «Того ж году на зиму царь Борис Федорович всеа Русии нарушил заклятье блаженные памяти царя Ивана Васильевича всеа Русии и дал христианом волю выход межу служилых людей, окроме бояр больших и ближних людей и воевод, которые посланы по дальним городом. И в том межу служилых людей учинил велику зело скору и кровопролитие». В другой статье «О выходе» летописец опять повторил эту мысль: «И межу их учинилась межьусобное кровопролитие, и тяжбы о том меж ими велики зело стали, и от того у служилых людей поместья и вотчины оскудели и сами служилые люди стали в великой скудости и межу собя в ненависти». Царю Борису Годунову из-за начавшейся «смуты» все-таки пришлось отказаться от введенных чрезвычайных мер («и велел заповедати, что впредь выходом не быти, отказать»), но было уже поздно