, а в книге «Петербургские трущобы» (1864) Всеволод Крестовский описывал «трущобы и вертепы»
[81]. Александр Куприн в повести «Яма» (1905) довольно сдержанно говорил о трущобах Одессы как о «месте развеселом, пьяном, драчливом и в ночную пору небезопасном»
[82]. А Максим Горький, человек, семья которого волей обстоятельств превратилась из зажиточной в бедную и который, прежде чем стать знаменитым писателем, вкусил жизнь бродяги, показывает читателям еще более безнадежную картину в пьесе «На дне» (1902). В ней «яма» — совсем не «развеселое место», а образ отчаянного и искупительного поиска забвения
[83]. Михаил Зотов, автор популярных лубков, изображал «безнадежных пьяниц и порочных воров» московской Хитровки
[84]. Свои «ямы» имелись почти в каждом крупном городе. Они были настоящим «дном», на которое погружались потерянные и обездоленные люди, 20-копеечные шлюхи, оборванные алкоголики и наркоманы, готовые убить за очередную дозу.
Для коммунистического агитатора Льва Троцкого «Одесса была, пожалуй, самым полицейским городом в полицейской России»[85] и, вследствие этого, опасной средой для революционеров — но тем не менее она стала настоящим заповедником для преступности любого рода. Этот кажущийся парадокс объясняется тем, что полиция (как в Одессе, так и в других городах) занималась в основном политическими преступлениями и защитой богатых городских районов. В бедных же районах полиция предпочитала закрывать глаза на многочисленные нарушения закона, если только они не приобретали опасный характер для интересов государства или зажиточного класса[86]. Так, массовые драки между конкурирующими бандами или группами рабочих возникали достаточно часто и были чуть ли не привычным ритуалом — если только не происходили в центре города, тогда их быстро разгоняла полиция[87].
Конечно, полиция время от времени заглядывала в кварталы, где жили бедные рабочие, однако чаще всего она предоставляла «ямы» и их обитателей воле судьбы. В конце концов, кого волновало еще одно убийство нищего? Зачастую полицейские ограничивались лишь сбором тел погибших по утрам. Если же им приходилось отправляться в «ямы» — обычно в ответ на вспышку серьезного насилия, которое могло иметь политические последствия, — они шли туда как на вражескую территорию, повзводно, с винтовками наизготовку[88]. В остальных же случаях, как писала одна петербургская газета о печально известном квартале Гаванского поля на Васильевском острове[89],«полиция или, еще чаще, казачьи патрули проходят через эту территорию, не останавливаясь, поскольку этот “клуб” находится вне их обычного контроля: они оказываются там лишь при признаках мятежа»