— Нет, спасибо, тетя. Я бы лучше вернулась домой.
Она улыбнулась, чтобы смягчить свой отказ. Ее тетка беспокоилась за нее, как и все остальные. София никогда не была особо энергичной девушкой, но она хотя бы ходила на прогулки и в гости к друзьям и вообще делала все, что положено делать молодой богатой наследнице. А сейчас, она только часами сидела у камина. Она знала, что все они ее жалеют, но на самом деле чувствовала себя почти счастливой во время этого затянувшегося выздоровления. Ее мать взяла на себя обязанность отказываться от всяких светских мероприятий, которых, впрочем, было совсем немного, потому что Уинстоны оказались единственной видной семьей, оставшейся на лето в городе. Отец, тревожась за ее здоровье и сочувствуя, открыл для нее двери своей библиотеки, и наконец-то она могла читать все, что хотела. В целом эти несколько недель оказались едва ли не самыми мирными в ее жизни. Казалось, она существует внутри какого-то хрупкого недолговечного кокона, одолженного ей из милосердия.
Но скоро все это должно было кончиться. Ее мать не собиралась откладывать приготовления к свадьбе. Родителям жениха она объявила, будто состояние дочери уже улучшается, что совершенно не соответствовало истине. София просто научилась лучше скрывать свой озноб. Что до Чарльза, то он, казалось, ничуть не беспокоился при виде своей дрожащей невесты. При каждой встрече он обычно один раз справлялся о ее здоровье — она каждый раз старалась найти ответ, который не был бы похож ни на ложь, ни на жалобу, — а потом переходил к более приятным и легким темам. Это были разговоры, которые, как надеялась София, ей никогда не придется вести со своим мужем, да и Чарльза они, похоже, радовали не больше. Она боялась, что их супружеская жизнь станет напоминать какой-то ужасный роман о вечно недовольном молодом муже и больной богатой наследнице.
София смотрела в окно экипажа на спешащих куда-то мужчин и женщин и гадала, что бы она чувствовала, затерявшись в этой толпе, которая понесет ее в какое-то другое место, далеко отсюда.
А потом она увидела его.
В мастерской в то утро было особенно душно и невыносимо. Каждый удар молотка Арбели, каждый резкий стук металла по металлу, казалось, были рассчитаны специально, чтобы как можно больше раздражать. Поэтому, когда Арбели проворчал себе под нос, что кожа на киянке совсем сносилась, Джинн тут же объявил, что пойдет в скобяную лавку на Кларксон-стрит и купит ему новую. Прогулка для такой мизерной задачи получалась чересчур дальней, но Арбели не возразил ни словом. Им обоим явно хотелось отдохнуть друг от друга.