— А она, наверно, красивая, — вдруг заговорила Анна. Старуха сидела на постели, свесив ноги. — Знаю, что хорошенькая… Голос как у птички.
— Замолчи, мама, ради бога замолчи, или я швырну на пол всю посуду. Нашла чему радоваться…
— Ты что это, доченька? Или живот заболел? Дануц уже взрослый мужчина, а ты суешься в его дела. Не на тебе же ему жениться.
— Он еще ребенок.
— Какой там ребенок? Парню скоро восемнадцать. В мое время у таких парней дети были, один, а то и два.
— Оставь меня в покое с твоими временами, слышишь? Ты так и осталась темной крестьянкой, ни капельки не обтесалась, хотя и прожила с нами двадцать лет.
Старуха довольно захихикала.
— Избави бог, дорогая Милли. Спасибо ему за это. А невеста какая из себя? Красивая?
— Оставь меня в покое. Замолчи и не приставай.
— Послушай-ка ты, корова, — вдруг рассердилась старуха. — Будь повежливей, не то встану сейчас и так угощу, что зубов недосчитаешься. Как ты смеешь так разговаривать со мной? Когда мать спрашивает тебя о чем-нибудь — изволь отвечать, а то я долго раздумывать не буду. Чай, не из милости кормишь. И работала я на вас, и пшеницу мою в закрома ссыпаете, а я даже не спрашиваю, что с ней делаете.
Старуха вдруг начала задыхаться. Испуганная Эмилия схватила ее за обе руки.
— Прости меня, мама. Успокойся, дорогая…
Прошло немало времени, прежде чем Анна успокоилась. После того как Митру принес ее с поля домой, она проболела два дня. Вызванный к больной доктор Хэлмэджяну заявил, что старуха здорова, как бык, и дай бог другим такое железное здоровье, но из-за склероза должна избегать всяких волнений. Вероятно, Анна подслушала слова доктора, потому что обращалась с дочерью, как настоящий тиран. С зятем она совсем не разговаривала. Еще вчера за обедом, когда Джеордже рассказывал о чем-то, Анна неожиданно спросила:
— Слышь, Милли, а когда заявится обедать этот… как его там… муженек твой?
— Да я же здесь, мама… Разве не слышишь моего голоса?
— Не гоже обедать без хозяина, — строго продолжала старуха. — Я так не привыкла…
— А где же Дануц с невестой? — вдруг удивилась Анна. — Где они, дорогие мои? Пусть придут ко мне…
— Сейчас, мама… Дан пошел показать ей сад и село…
— Видишь, ему не стыдно, что он из деревни.
— Да посиди ты смирно, пока я приготовлю обед, — сквозь слезы пробормотала Эмилия и снова подошла к плите. Она чувствовала себя совсем обессиленном и едва передвигала ноги.
Эмилия попыталась представить Дана в объятиях этой девушки, и сердце ее болезненно сжалось. Ей казалось, что ее обманул кто-то очень близкий, в которого она слишком верила. Сказать старухе, что девушка еврейка, было невозможно, та, наверно, умерла бы на месте. Как ни странно, однако сама Эмилия не приходила в отчаяние из-за национальности девушки, а испытывала даже что-то вроде гордости, Дан оказался очень решительным и уверенным в себе (она всегда боялась, что он вырастет робким и беспомощным). Какую смелость надо было проявить, чтобы привезти сюда эту девушку.