— Мама, — прошептала Эмилия, — ты думаешь, что… так хорошо?
— Кто его знает… мне даже неизвестно, есть ли у девушки хоть что-нибудь за душой.
— Я тоже не знаю этого. (Джеордже ничего не рассказал Эмилии.)
— Я уверена, что Дануц достаточно умен, чтобы не наделать глупостей. Умен и пригож, может жениться и на дочери министра. А ты не реви, как дура. Все вы такие, барыни… Думаете, что если родили ребенка, то он ваш до смерти. Говорила тебе, Милли, давно говорила — заведи еще одного-двух. Вот это радость. Ежели у тебя один ребенок, ты слепо поклоняешься ему. Молишься ему, как богу. Он может быть и глупым и уродливым, а ты ему говоришь, что он красавец и умница. И самому ему от этого радости мало: никто другой ему такие добрые слова не скажет, не приласкает.
— Девушка красивая, приличная, из хорошей, состоятельной семьи.
— Что же тебе еще нужно?
— Он слишком молод.
— Ладно, ладно, Милли… До чего хорошо пахнет это жаркое… А ну, обмакни мне ломтик хлеба в соус… Есть захотелось.
— Да ты после этого не будешь есть за столом, мама.
— Это не твоя забота! Делай, как приказала.
Джеордже пришел с поля усталый, запыленный и такой грустный, что у Эмилии заныло сердце от жалости к мужу.
— Пойди умойся, милый, одень серый костюм… Сбрось наконец эту военную форму. Не надоела разве?
— Конечно, — попытался он засмеяться.
— Я приготовила тебе чистую рубашку, галстук… Дети в саду.
Джеордже умылся, побрился, переоделся и вышел в сад. Буйно заросший после дождей молодой травой, сад показался ему запущенным. Один из ульев, очевидно, роился, так как у летка незаметно было обычного оживления, и Джеордже подумал, что после обеда надо прийти проверить другие ульи. Он чувствовал себя непривычно в гражданской одежде. Немного старомодный, но добротный костюм из английской «довоенной» ткани сохранил какой-то особый, знакомый, но уже забытый им запах. Возле ульев Джеордже все же задержался — уж очень он любил пчел. В их беспрерывном жужжании и суетливой жизни было что-то таинственное и волнующее, чувствовалась какая-то скрытая сила. Эмилия давно уже говорила, что ему следовало бы стать пасечником. Пчелы не кусали его, когда он забирался в ульи, а только громче жужжали.
Джеордже очень устал. Его утомила бурная радость крестьян, их бесконечные благодарности вызывали в нем смущение и легкую грусть. Представитель уездного комитета партии довез его на машине до креста у околицы. По пути домой он встретил Марию Урсу. Одетая во все черное, она была очень бледная и словно постарела. Джеордже протянул ей руку, хотя чувствовал себя неловко, — он еще не знал, известно ли в ее семье, что именно он застрелил Эзекиила.