– И он ее получил, – добавил Никита. Данила, вскочив с кресла, сбросил с плеч полушубок, скинул его на пол и принялся злостно топтать:
– Нельзя! Нельзя! Нельзя дать ему власть в руки! Нельзя! Жизнь наша в руках государя! Только он может склонить всех к присяге царевичу Димитрию!
И вот в покоях Иоанна собрались те, кто отказался вчера присягать, а также Захарьины, Владимир Воротынский, Иван Мстиславский.
– В последний раз требую от вас присяги, – говорил Иоанн, приподнявшись на подушках, – целуйте крест пред ближними боярами моими – Мстиславским и Воротынским. А вы, кто дал клятву умереть за моего сына, вспомните оную, когда меня не будет, не допустите вероломно извести царевича! Спасите его, бегите с ним в чужую землю, куда укажет Бог!
– Ведает Бог да ты, Государь! – отвечал Федор Адашев. – Тебе, государю, и сыну твоему, царевичу князю Дмитрию, крест целуем, а Захарьиным нам не служить; сын твой, государь наш, еще в пеленицах, а владеть нами Захарьиным, Даниилу с братией, а мы уж от бояр до твоего возраста беды видали многие.
Алексей пристально взглянул на отца, испугавшись его дерзких речей. Молчали прочие бояре, но было видно, что общую мысль высказал Федор Григорьевич – просто никто не желал видеть у власти Захарьиных.
Взор Иоанна обратился к ним, стоящим в стороне, и криво усмехнулся:
– А вы, Захарьины, чего ужасаетесь? Поздно щадить вам мятежных бояр – они не пощадят вас. Вы будете первыми мертвецами! Явите мужество! Умрите великодушно за моего сына и за мать его! Не дайте жены моей на поругание изменникам!
Василий и Данила закрыли лицо руками, сдерживая рыдания. Другие же бояре, кто не присягнул до этого государю, неуверенно косились друг на друга, понимая, что борьба бесполезна. Мстиславский и Воротынский уже подошли к ним. Дьяк Михайлов держал крест. Шуйский, Оболенский, Щенятев, Ростовский, Федор Адашев по очереди подходили к кресту, целуя его, говорили:
– Господи, спаси Иоанна, или да будет сын подобен ему для счастья России!
Настала очередь Ивана Пронского. Он взглянул на крест, затем с усмешкой посмотрел на Владимира Воротынского, свидетеля крестоцелования и присяги.
– Отец твой и ты сам был первым изменником по кончине великого князя Василия, – с презрением проговорил Пронский, – а теперь приводишь нас к Святому кресту!
Владимир Воротынский опустил глаза. Вспомнил князь, как отец его Иван Михайлович, недовольный правлением Елены Глинской, намеревался со своим удельным Новосилько-Одоевским княжеством перейти на службу к польскому королю, но вовремя был схвачен и со своими тремя сыновьями брошен в темницу. А Владимира, его старшего сына, тогда еще крепкого молодого юношу, на площади избили батогами. До сих пор помнил он сыпавшиеся отовсюду удары, страшную боль, кровь…Чудом остался жив тогда, но с тех пор не крепка его рука, ребра и ноги больные. Словно из далекого прошлого снова получает князь удары за грехи отца. Отец же, Иван Михайлович, сослан был в Белоозеро, где и умер через год в темнице. Лишь спустя годы после смерти Елены братья Воротынские получили удел отца, разделив его меж собой…