– Скажи, князь, – спросил его Владимир, – сам ли ты изъявил желание прибыть сюда, услужив тем самым государю, или приказ выполняешь?
Лицо Палецкого покрылось пунцовыми пятнами – он понимал насмешку старицкого князя. Владимир же был тверд и спокоен – визит к Герману очень помог ему. Совесть окончательно победила все желание бороться дальше.
– Ежели меня введут в опекунский совет, на том я и согласен подписать, – сказал Владимир, велев принести письменные приборы, так и не удосужившись выслушать ответ Палецкого. Боярин разорвал шелковую веревку, развернул грамоту, подал князю. Владимиру принесли перо и печать. Как только выполнил он то, что требовалось, Палецкий обратился к Ефросинье, которую слова и решение сына растоптали напрочь.
– Также нужно, чтобы и княгиня Ефросинья приложила свою печать к крестоприводной записи!
Глаза черной женщины выпучились от гнева, и начала она браниться бесстыдно и много, словно дворовая девка. Делегация молча выслушивала ее брань, после чего Палецкий повторил требование.
– Ничего, рано радуются Захарьины, рано, – стиснув зубы, проговорила она, словно замышляла что-то страшное. С перекошенным от гнева лицом Ефросинья приложила свою печать к бумаге и с отвращением взглянула на своего сына, который оказался таким же слабаком, как и его отец…
– Ты сегодня погубил себя. Себя и весь род свой, – молвила сыну Ефросинья, устало прикрыв глаза рукой…
Уже через неделю Григорий Юрьевич Захарьин прибыл проведать государя, но войти ему не дал Владимир Воротынский.
– Чудо свершилось, – шептал он, – государь сегодня уже принимает дьяка. Все утро провел у царицы и царевича! Болезнь отступила!
– Как? – опешил Захарьин. – Еще вчера он был при смерти! Как?
– Господь милостив, – перекрестился Воротынский. Сдвинув брови, Григорий Юрьевич замотал головой:
– Нет! Не чудо… Здесь что-то иное…
Они дождались, когда из царских покоев выйдет немецкий лекарь, поивший Иоанна своими снадобьями из странных склянок. Григорий Захарьин грубо схватил немца за ворот его кафтана, прижал к стене и проговорил в самое лицо:
– Отвечай, змей, чем отпоил ты государя, что живой он, когда вчера при смерти был? Отвечай, пока голову не отсек тебе!
– Ви русський странный люди! – залепетал с акцентом лекарь. – Умер – плехо! Живой – плехо!
– Отвечай, тебе говорят, чем был болен государь? И надолго ли болезнь отступила? – подхватил Владимир Воротынский. Но лекарь ничего не смог объяснить им.
Да и откуда мог знать, каким ударом для Иоанна была неверность ему ближайших людей, тех, кому он давно доверял, кого искренне любил и жаловал. И, превозмогая недуг и слабость, царь заставил себя подняться с ложа, великой силой сохраняя крепость духа. Постепенно болезнь отступала, хотя в сердце открылась новая рана, коей уже было не суждено зарасти.