До сих пор помнил последнюю поездку домой и прощание с супругой. Настасья плакала, прижимаясь к нему, все говорила «боюсь», и Алексей мужественно успокаивал жену, говоря ей, что это ненадолго, что война скоро закончится, и по возвращению он приедет наконец домой, где останется жить навсегда – с Настей и их будущим ребенком. Но видел, не верила ему, утирая слезы. Впрочем, он и сам себе не верил. Однако надеялся до последнего, что ратными подвигами вернет доверие государя, как это было с Данилой Захарьиным. Перед глазами лица членов этой ненавистной им семьи, и зубы заскрипели, и пальцы крепче сжали рукоять палаша. Отомстить! Первая мысль – всеми правдами и неправдами вернуть свою политическую силу, обзавестись влиятельными союзниками и растоптать этих выскочек! Но как быть с обещанием Насте вернуться в тихую костромскую деревню и прожить всю оставшуюся жизнь в доме отца? Он и сам пока не знал, чем закончится его поход в Ливонию.
Со скрипом проезжали мимо телеги, в которых, залитые кровью и раздетые донага, лежали убитые русские воины. Поодаль их укладывали друг на друга в вырытую яму, кою уже забивали обильно сухой травой, ветвями деревьев. Медленно и густо пополз вверх дымок, вскоре пламя взялось, и противно запахло паленой плотью. Приспустив стяги, воины угрюмо стояли вокруг этого погребального костра, кто-то рыдал, кто-то крестился. А над полем, где оставались лежать убитые рыцари и лошади, уже кружили голодные птицы.
Войско же вышло на Фелинн, одну из главных и мощных крепостей ордена, обороной которой командовал бывший магистр ордена, престарелый Фюрстенберг. Именно в то время, когда длилась эта тяжелейшая осада, в шатер Адашева заглянул ратник, сообщив, что задержали «чудного старика», который, мол, к Алексею Федоровичу прибыл «от супруги». В волнении Адашев выскочил из шатра, уже понимая, кто приехал к нему, и оказался прав.
– Мефодий! – радостно выкрикнул он, радуясь внезапному появлению хоть одной родной души здесь, и бросился старику на шею. Воспитатель крепко обнял Алексея, но радости встречи, словно, не испытывал, и Адашев невольно подумал, что это сказалась усталость, ибо лицо у Мефодия было мрачным.
– Беда, батюшка Алексей Федорович, – выдохнул он, пряча глаза. Улыбка медленно исчезала с лица Адашева, и первым делом он подумал о Насте.
– Зайдем, – выдохнул он и повел старика в шатер. Там Мефодий поведал о приезде в дом Адашевых царских людей, предупредивших хозяев о том, что костромские земли у них будут отобраны.
– Говорят, мол, имения твои, Алексей Федорович, переписаны будут на Ивана Шереметева Меньшого, почитай, родича Захарьиных.