Адашев подавил в себе волну бешенства и унял клокочущий внутри гнев. Теперь они лишали его и родных земель, дома, в коем он вырос! И первая мысль: «Далеко ты зашел, Данила Романович!»
– С землями разберусь, ничего! – выдохнув и нервно растирая ладони о колени, проговорил Адашев. – Скажи, как Настя? Настя как?
Мефодий снова опустил глаза, переминал в руках нагайку. Алексей застыл в ожидании, уже предчувствуя что-то страшное.
– Я виноват, батюшка Алексей Федорович! Не настоял! – всхлипнул вдруг Мефодий, и Адашев с безумно выпученными глазами крикнул, срывая голос:
– Что с ней?!
Мефодий втянул голову в плечи, а затем поднял красные от слез глаза и молвил:
– Опосле того как люди государя прибыли, она испужалась, к тебе ехать хотела, не слушала никого. Дык ребеночек на подходе был, ну я не стал противеть, дурень! С собою взял да молодцев еще с оружием. По дороге на ватагу лихих людей нарвались, молодцев тех двух, что я взял, положили, в одиночку отбился, возок с Настасьей погнал, коня своего бросив, те гнались еще за нами, стреляли вслед. Благо отбились, а я гляжу, Настасья сама будто не своя! Глаза безумные, лицо в поту. А я говорю, мол, Настасьюшка, вставать тут никак неможно! А она тебя, батюшка, зовет… Я ее рогожею укрыл, говорю, спи. Благо церквушка по дороге к вечеру оказалась, там инок один принял нас, помог Настасью в келью свою занести и в деревню за бабками пошел. Пришли уж под утро, а я рядом сидел, глаз с нее не смыкал! Пришла бабка какая-то, повитуха, глянула Настасью, потрогала там, тут, говорит, дите-то внутри мертвое, надо избавляться, иначе от заразы погибнет…
Тут Мефодий замолчал, снова опустив голову. Уже заранее зная, чем окончилась эта история, Алексей безмолвно глядел на воспитателя своего, но еще не верил.
– Я с иноком воду таскал, слышал лишь, как за завешанной тканью Настасья кричит. А потом стихло все…
– Дите… видел? – сипло спросил Алексей, давясь комом в горле.
– Видел. – Мефодий перекрестился. – Маленький младенец, синий, и смрад стоял неистовый. Инок поспешил его за церквушкой закопать… А про Настю старуха сказала, что крови много, дала трав каких-то, велела отвар варить и в нужное место растирать… И проглядел, задремал у ложа, а она… во сне умерла, Алексей Федорович…
Две слезы поочередно стекли по щекам застывшего Адашева.
– Не уберег! – Мефодий закрыл лицо и расплакался. Алексей сидел, приглушенный, и верил, и не верил одновременно этой страшной и неожиданной вести.
– Казни меня, батюшка! То я виноват! – продолжал рыдать Мефодий, закрыв лицо руками. Адашев словно почувствовал в сей момент, как последний стержень в нем будто надломился, и жизнь лишилась всякого смысла.