— А ты все же почему за него переживаешь?
— Я первая спросила.
— Я — хозяйка. У меня преимущества.
— Ну, ты достала со своей казуистикой. Хорошо! — девушка снова отбросила на блюдце остатки ватрушки и приготовилась объясняться. — Во-первых, мне бы хотелось провести с ним еще несколько ночей. Не кивай! Ничего ты не понимаешь!
— Куда уж мне…
— Не перебивай! Так что считай, что в первую очередь я переживаю за себя любимую…
— Я не сомневалась…
— Я просила не перебивать! Тем более твоими колкостями.
Лена залпом допила кофе и быстрым жестом перевернула чашку, поставив ее на блюдце.
— С молоком не гадают, — сухо, но все же с оттенком укора одернула ее Эмма.
— Привычка. На автомате. Но, во-вторых, я и за него переживаю. Вот, — она снова взялась за ватрушку, полностью запихнув ее в рот, будто затыкая сама себя, будто ей было совестно за то, что она о чем-то случайно проболталась.
— Ой! У Ленки проснулось что-то человеческое? Ужасно! — Эмма всплеснула руками и оперлась задом на мойку для посуды.
Лена с усилием проглотила недожеванный кусок и, закинув ногу на ногу да еще скрестив на груди руки, повернулась и в упор уставилась на женщину с облаком на голове.
— Нет, Эмма! Не дождетесь. Не на ту напали. За него я переживаю потому, что он должен успеть выполнить наше задание до того, как у него случится что бы то ни было.
— Вот и славно. А то я уже начала думать, что скоро тебе придется выписать дисквалификацию, хотя бы временно.
Эмма подошла к Лене и ласково погладила ее по голове.
— Шутки шутками, подруга, но мой тебе совет: держись от него подальше. Плохая судьба у этого парня. И очередной выплеск больших проблем будет совсем скоро. Всем, кто рядом, придется хлебнуть неприятностей. Не экспериментируй со своей жизнью, не испытывай ее на прочность ради забавы. Послушай старую колдунью.
Лена откинулась назад и доверчиво облокотилась спиной на Эмму.
— Но неделя-то у меня есть? — переспросила она.
— Ладно… Пять дней, девочка моя, — ответила Эмма. — А потом — беги.
* * *
Комната встретила его жизнерадостными переливами солнечных отражений на полу, стенах и всех светлых и блестящих деталях обстановки. Ночь получилась бессонной, но Глеб продвинулся за это время так далеко, как не прошел за пять последних дней и не прошел бы еще за пару грядущих. Вот теперь он действительно заслуживал крепкого и, главное, спокойного сна.
Время было раннее, и Слепой надеялся, что хоть пару часов его еще никто не потревожит. Глеб привык подниматься с рассветом. И даже измученный ночными подвигами, все одно просыпался и поднимался не позже полудня. Организм брал свое на сон потом, следующей ночью, но днем после двенадцати принципиально бодрствовал. Это время было пределом.