До тех пор, пока Хартли Тарлтон не ворвался в ее жизнь, Фиона не представляла, что можно быть счастливее. С Хартли она узнала, что значит любить. Она пережила настоящий восторг. И вот, оттого, что так высоко взлетела в своих мечтах, падение было таким жестоким, неописуемо мучительным.
В ней как будто существовали две женщины: одна взволнованная и счастливая тем, что несет в себе новую жизнь, другая – раздавленная горем, настолько всепоглощающим, что ей хотелось спрятаться от всего мира под одеяло и не высовываться.
Прошел один день. Потом два. Потом три. Фиона верила, что Хартли смягчится, но недооценила его боль. Один день следовал за другим. Она заставляла себя есть, делать гимнастику и работать.
Тоска по Хартли была худшим несчастьем, которое она когда‑либо испытывала. Прошла неделя, и она поняла, что он не придет. Никогда. Просыпаться с каждым утром становилось все труднее. И только сознание ответственности за своего ребенка удерживало ее от жестокой депрессии.
Прошло десять дней с тех пор, как они виделись в последний раз. Фиона работала в своей студии, повернулась, чтобы взять еще одну кисть, и увидела Хартли, похудевшего и осунувшегося.
– Мне очень жаль, – сказал он грубовато.
Она сжала кисть так, что побелели костяшки пальцев.
– Мне не нужны извинения, Хартли. Я предвидела, что произойдет, когда ты узнаешь, что я беременна. Знала, что будет плохо. Даже представляла себе, как сбегаю, взяв себе другое имя, как можно дальше отсюда. Но я понимала также, что обязана сообщить тебе о ребенке. Мужчина имеет право знать о том, что станет отцом.
Хартли мрачно уставился на нее. Его глаза казались почти черными.
– Извини, я все испортил. Ты, должно быть, очень испугалась.
Он стоял, сунув руки в карманы старых рваных джинсов, темно‑синяя футболка была такой же старой и в пятнах. Трудно было поверить, что это богатый человек, представитель элиты Чарлстона. Очевидно, он работал над домом, который купил.
– Я испугалась, – тихо произнесла она. – Но ты ничего не можешь поделать со своими чувствами. Я знала, что твой отказ иметь детей – не прихоть. Ты был в смятении.
Он опустил голову и глубоко вздохнул. Когда он наконец посмотрел на нее и улыбнулся, у Фионы сжалось сердце, настолько это была вымученная улыбка.
– Сначала я не мог смириться с этой новостью, – сказал он. – Я знал, что извинения ничего не стоят, пока я не буду готов поговорить о ребенке.
– А теперь?
Он судорожно сглотнул.
– Я не рассказал тебе. Я не рассказал ни Мейзи, ни Джонатану.
У нее упало сердце. Чего она еще не знает?