Витгенштейн утверждает, что разнообразные связи между этими играми сродни похожести между членами семьи. Понятие «игра» он объясняет через свою знаменитую концепцию семейного сходства, поскольку его смысл невозможно зафиксировать с помощью какого-либо определения. Понятие «язык» также объясняется концепцией семейного сходства. У обоих концепций нет четких рамок, но это можно счесть недостатком, только если думать, что формальная логика, изобретенная Фреге и Расселом, должна давать нам стандарт точности или адекватности. Однако для такой точки зрения нет никаких оснований. Должны ли мы вслед за Фреге утверждать, что слово не выражает никакой идеи, если мы не можем указать во вселенной какой-либо объект, который бы воплощал эту идею? Но тогда не только слова «игра» или «язык» станут бесполезными, но и слова «стул», «террорист», «старый» или «лысый». Если фотограф очерчивает рукой примерное место и говорит тому, кого собирается сфотографировать: «Станьте где-нибудь здесь», разве нельзя понять, что он имеет в виду? Или, может, ему лучше воспользоваться GPS? Это был бы верх неэффективности и абсурда. В большинстве случаев неточность – одно из достоинств естественного языка. Более того, даже концепция числа укладывается в концепцию семейного сходства. С точки зрения Витгенштейна, монументальный логицистический проект Фреге вырос из неспособности это понять.
«Почему мы называем нечто “числом”? Ну, видимо, потому, что оно обладает неким прямым родством со многим, что до этого уже называлось числом; и этим оно, можно сказать, обретает косвенное родство с чем-то другим, что мы тоже называем так. И мы расширяем наше понятие числа, подобно тому как при прядении нити сплетаем волокно с волокном. И прочность нити создается не тем, что какое-нибудь одно волокно проходит через нее по всей ее длине, а тем, что в ней переплетаются друг с другом много волокон. Если же кто-то захотел бы сказать: “Во всех этих конструкциях общее одно, а именно дизъюнкция всех этих совокупностей”, я ответил бы: ты тут просто обыгрываешь слово. Вполне можно было бы также сказать: нечто проходит через всю нить, а именно непрерывное наложение ее волокон друг на друга» (ФИ, § 67).
Здесь, кстати, видно, как Витгенштейн пытается убедить своего воображаемого собеседника: он вовлекает его в диалог, предлагая ему не только общие аргументы, но и множество конкретных образцов, красноречивых аналогий, ироничных ответов. В «Философских исследованиях» очень много подобных пассажей. Еще один пример аргументации, примененной Витгенштейном в «Исследованиях», – это анализ потаенного характера внутренних состояний человека. Внутренние состояния, как представляется, скрыты от посторонних и уникальны, знаю о них и чувствую их только я. Остальные могут только догадываться. Я сам могу ошибаться по поводу восприятия тех или иных аспектов внешнего мира, но в отношении мира внутреннего я всегда прав. Идея субъективной личной тайны представляется большинству из нас не только совершенно самоочевидной – она была и остается важнейшей для европейской философии, особенно на современном этапе. Благодаря тому, что есть такая личная тайна, я даже могу придумать свой собственный тайный, частный язык, который бы соотносился с моими внутренними состояниями и который никто другой бы не понял. Более того, наш обычный язык вообще представляется неким подобием такого частного языка. Ибо с учетом концепции языка, о которой шла речь выше (то есть идеи, что слово имеет смысл только тогда, когда обозначает какую-либо сущность), можно было бы утверждать, что слова имеют смысл благодаря своей связи с внутренними ментальными состояниями, эмоциями, образами, идеями и т. п. Смысл слова, таким образом, можно истолковать как нечто частное, тайное, доступное только самому говорящему; это опять же скорее естественное предположение, имеющее огромное историческое значение. Возьмите, например, Локка и его «Опыт о человеческом разумении» (1690): «В своем первичном или непосредственном значении слова обозначают только идеи, имеющиеся в уме того человека, который пользуется этими словами… и слова в качестве знаков никто не может употреблять непосредственно ни для чего, кроме как для своих собственных идей»