В-третьих, Витгенштейн отмечает, что традиционная концепция языка догматически утверждает, будто определенный тип предложений, более или менее господствующий в науке, то есть повествовательное субъектно-предикатное предложение (типа «Плутон – это планета»), представляет собой форму всех предложений. На самом же деле это лишь один из многих видов предложений, и не самый фундаментальный. Ибо язык имеет не одну функцию, а бесчисленное их множество. «Язык – это инструмент. Его понятия – инструменты» (ФИ, § 569). «Рассматривай предложение как инструмент, а его смысл как его применение» (ФИ, § 421). А у инструментов могут быть очень разные цели. Молитва, шутка, довод не описывают факты. Когда я говорю: «Купи мне кольцо с бриллиантом!» – или спрашиваю: «Сколько мне сегодня съесть ирисок?», я участвую в языковых играх, которые сильно отличаются от языковой игры описания, а именно в языковой игре заказа или задавания вопросов соответственно. Эти языковые игры – не менее, а столь же фундаментальны, как и языковые игры описания, и большая ошибка – пытаться уподоблять их языковой игре описания. Повествовательное субъектно-предикатное предложение не является фундаментальной формой предложения (пропозиции).
«Сколько же существует типов предложения? Скажем, утверждение, вопрос, повеление? – Их бесчисленное множество, и столь же разнообразны способы употребления всего того, что мы называем “знаками”, “словами”, “предложениями”. Эта множественность не представляет собой чего-то устойчивого, раз и навсегда данного; наоборот, возникают новые типы языка или, можно так сказать, новые языковые игры, а другие устаревают и забываются. (Приблизительную картину этого процесса способны дать нам изменения в математике.) Термин “языковая игра” призван подчеркнуть, что говорить на языке – это компонент деятельности или форма жизни» (ФИ, § 23).
Поскольку не существует фундаментального вида слов или предложений, говорить о сути языка – значит вводить в заблуждение. Ответ на вопрос «Что такое язык?» растворяется в нескончаемом перечне описаний разнообразных языковых игр. Они более или менее связаны друг с другом, но при этом не обладают одной-единственной общей особенностью. Витгенштейн сравнивает понятие языка с понятием игры. Можно ли дать четкое определение игры? Что общего во всех играх?
«Не говори: “В них должно быть что-то общее, иначе их не называли бы «играми»”, но присмотрись, нет ли чего-нибудь общего для них всех. Ведь, глядя на них, ты не видишь что-то общее, присущее им всем, но замечаешь подобия, связи, и таких общих черт целый ряд. Как уже говорилось: не думай, а смотри! Присмотрись, например, к настольным играм с их многообразными взаимными связями. Затем перейди к играм в карты: ты находишь здесь много совпадений с первой группой игр. Но одни общие черты исчезают, а другие появляются. Если теперь мы перейдем к играм в мяч, то опять много общего сохранится, но многое и исчезнет. Все ли они “развлекательны”? Сравни шахматы с игрой в крестики и нолики. Во всех ли играх есть выигрыш и проигрыш, всегда ли присутствует элемент соревновательности между игроками? Подумай о пасьянсах. В играх с мячом есть победа и поражение. Но в игре ребенка, бросающего мяч в стену и ловящего его, этот признак отсутствует» (ФИ, § 66).