.
Еще одно известное кембриджское общество называлось «Еретики». Витгенштейн, видимо, был только на одном из собраний в ноябре 1929 года, но именно тогда он представил свой самый доступный текст – «Лекцию об этике» (опубликована посмертно). Эта лекция, если не считать примечаний в конце «Трактата», – единственный его вклад в философскую этику. В ней он попытался оспорить мнение, сложившееся у многих из читавших его труды, что является позитивистским и антирелигиозным мыслителем, и еще раз подчеркнул, что абсолютные ценности, например те, что определяют некое действие, скажем убийство, как зло, не являются фактами нашего мира, а трансцендентны ему. Следовательно, науки об этике быть не может, так как наука имеет дело с фактами мира. Абсолютные ценности можно только испытать на себе. Любая попытка их выразить бессмысленна. И это как раз очень в духе «Трактата». Однако в лекции Витгенштейн идет дальше и дает подлинную феноменологию религиозного опыта. Он говорит о трех таких опытах, а именно тех, что суммируются фразами: «Как удивительно, что нечто должно существовать» (переживание изумления перед лицом мира), «Я в безопасности, и ничто происходящее не может мне повредить» (переживание абсолютной безопасности) и «Бог осуждает наше поведение» (переживание абсолютной вины)[154], но только чтобы продемонстрировать, что эти самые фразы бессмысленны. Он пишет:
«В нашей повседневной жизни мы все знаем, что значит находиться в безопасности. Я в безопасности в своей комнате, когда меня не может переехать омнибус. Я в безопасности, если ранее переболел коклюшем, – ведь теперь я больше уже не заболею этим недугом. Быть в безопасности, в сущности, означает, что в отношении меня физически невозможны определенные вещи, и потому абсурдно говорить, что я в безопасности, что бы ни произошло. Так что это образец неправильного использования слова “безопасный”, равно как и в предшествующих случаях были неправильно употреблены слова “существование” и “удивление”».
И он приходит к следующему выводу:
«Мое основное стремление, да и стремление всех, кто когда-либо пытался говорить и писать об этике или религии, – вырваться за пределы языка. Этот прорыв сквозь решетку нашей клетки абсолютно безнадежен. Этика, поскольку она проистекает из стремления сказать нечто об изначальном смысле жизни, об абсолютно добром и абсолютно ценном, не может быть наукой. То, что она говорит, ни в коем случае ничего не добавляет к нашему знанию. Но она все же является свидетельством определенного стремления человеческого сознания, которое я лично не могу перестать глубоко уважать и которое никогда в жизни не стану осмеивать»