— Есть у меня тётка родная… Терпеть её не могу, хотя человек она ничего так… Но бесит до потери сознания своей вонью изо рта! И всё знаешь из-за чего?
— Из-за чего?
— Из-за нервов, моя дорогая. Видишь ли, муж её, кобель редкостный, шляется всё шляется, никак не нагуляется. А она всё переживает, всё ждёт его, и так уже двадцать пять лет! Году на пятнадцатом на нервной почве расстроился у неё желудок, и стала она вонять похуже фабричной свинюшки. Я ей говорю: тётка, ты так смердишь, будто в тебе слон издох! Выгони уже своего кобеля и живи нормально! «Не могу, говорит, люблю его не могу!». Вот такая история. И не желаю я тебе подруга такой же доли. Эштон-то твой гуляка, смотри, у него же на морде написано: «Хочу бабу! Бабу хочу!».
— Прекрати уже, — смеюсь. — Терпеть не могу, когда из режима философа ты переходишь в режим пошлячки! Не бабник он, я же вижу!
— Плохо видишь ты, Софья. Ой, плохо… — тянет, загадочно улыбаясь. — Вижу, по глазам понимаю, хочешь ты стать миссис Стинки![1]
Мы ржём, и мне становится легче.
— Конечно, ты права, и, конечно, никто ко мне не лез! Пытаюсь развеселить тебя просто и хоть малость «подрихтовать» идеальный образ мусье Эштона в твоей влюблённой голове, подруга! Смотреть на тебя больно: глаза щенячьи, моська кислая, словно горькую таблетку проглотила! Ты сюда на праздник пришла, а не на поминки! Хорош в себе вариться уже, давай, веселись!
— Буду, честно буду! Сейчас соберусь и буду!
Ближе к восьми названивает отец, спрашивает, как ведёт себя сестрёнка. Вру, что примерно. Правда ему не понравится — мои глаза уже успели увидеть сестру, целующуюся с каким-то парнем, старше её лет на 5. Пыталась промыть мозги:
— Лурдес, тебе только тринадцать, ты хоть понимаешь, что толкаешь его на преступление?
— Целоваться не преступление, сестра, не выдумывай! И да, никакого секса, я всё помню, всё понимаю!
— Лу, ну а как же с нравственной стороны? Ты же только сегодня с ним познакомилась, а уже к себе в рот запустила, разве так можно?
— Ещё как можно! Целоваться прикольно и приятно! А ты со своей нравственностью до сих пор не целованная сидишь, стенку весь вечер подпираешь!
Ну, вообще-то целованная… Один раз…
— Папа сказал, что Стэнтон за тобой в девять приедет.
— А ты?
— А я ещё не решила, с тобой ехать или побыть ещё. Папа разрешил мне на ночь остаться, но что-то не хочется.
— Не советую на ночь. У брата и так спален мало, а желающих «отдохнуть» много. Пожалей людей, не лишай их радости!
— Глупости не говори! Слышал бы тебя папа!
— А что папа?! Папа сам не без греха! Замучил уже нашу мамулечку!