Её глаза раскрываются шире нормального:
— Никаких проблем, больше не улыбаюсь!
— Да, создай мне персонифицированные условия — будь просто собой. И не давай чувствовать себя пациентом психиатра, — борзею.
— Окей, — тянет. — Так и сделаем!
— И без пафоса твоей звёздности. Я расскажу, но как подруге, точно не лечащему врачу.
— Я поняла, дорогая!
— И не называй меня «дорогая»! — злюсь. — Ты никогда этого не делала раньше и выдаёшь свой режим «я супер-пупер специалист»!
— Хорошо, Ева. Рассказывай уже! — со вздохом.
И по тому, как плечи моей лучшей подруги Лурдес опускаются, я вижу, что она вняла, наконец, моим просьбам. И поэтому решаюсь выплеснуть свою изнуряющую тайну на единственного человека, которому доверяю:
— Я была беременна от него.
Лурдес — психиатр. Но она не может сдержать эмоций, прикрывает рукой рот, и я вижу, как блестят её карие глаза — вот-вот хлынет.
— Нет-нет, она была здоровенькой, моя девочка! Не думай! — спешу заверить.
Лурдес кивает.
— Шесть месяцев она прожила во мне.
Вздыхаю. Странное состояние: так легко говорить об этом. Наверное, они парализуют мои эмоции медикаментами.
— Нас сбила машина. И она умерла.
Подумав, добавляю:
— Вместе со мной. И у меня больше не может быть детей. У меня нет… больше нет того места, где зарождаются дети, — заглядываю в её глаза.
Интересно, как она это воспримет.
Плохо.
Очень плохо.
Странно. Она плачет, нет, рыдает, а я — нет. Мне почти не больно. Наука шагает семимильными шагами, научившись притуплять даже такую боль, как моя. А Лурдес точно сейчас не врач, она просто женщина, узнавшая о фатальной пробоине в теле и душе своей подруги. Её миссия — помочь мне, вылечить от душевного недуга, но как сделать то, что сделать невозможно?
Она долго подбирает правильные слова, чтобы утешить, а я напоминаю ей названия лекарств, которые держат моё сознание в зоне безопасного розового тумана. Лурдес кивает, соглашаясь:
— Специалист из меня ни к чёрту…
— Просто пациент тебе небезразличен, — теперь я успокаиваю её.
— Мне все пациенты небезразличны! — почти обиженно.
— Но этот особенно, — не сдаюсь.
— Это правда!
Мы обнимаемся, и Лурдес, заводная и всегда откалывающая филигранные шутки Лурдес, даже не улыбается. Не может. Ещё дважды у неё приступ рыданий, и я глажу её по голове:
— Ну хватит, хватит уже, — приговариваю. — Сосредоточься, тебе нужно продумать, как это можно принять и пережить.
Затем, схватив за хвост умную мысль, уточняю:
— Теперь ты понимаешь, почему Дамиену нельзя об этом ничего знать?
— Конечно, Ева. Конечно.
Она обнимает меня обеими руками и даже, что странно, поднимает локти: