Я вздрагиваю, мои глаза раскрываются так широко как могут, я осознаю реальность — Дамиен инвалид, он больше никогда не встанет на ноги, мне не дано познать материнство, я погрязла в страхах и отвращении к своему неполноценному телу, я располнела, в конце концов! Да, я безобразно толстая, смотрю на свои колени и не узнаю их — будто только теперь дошло, кто я на самом деле. Как он видит меня…
Но нас двое. Я могу протянуть руку, дотронуться, взять его ладонь в свою и прижать к сердцу… а мир… пусть он просто живёт, только без нас.
— Пойдём на террасу, — предлагаю. — Дождь уже закончился.
— Пойдём.
Дамиену нужно много времени, чтобы подняться на второй этаж, но он управляется как раз к тому моменту, когда всё готово: все имеющиеся в доме одеяла и подушки постелены на деревянный пол террасы. Мы любили смотреть на редкие в Ванкувере звёзды, когда были юными. Когда наша любовь была чистой, молодой, искренней.
А разве она грязная теперь? Разве неискренняя? Старше стала, это так, но ведь и мудрее.
Мы лежим на деревянном полу террасы, закутавшись в одеяла, и смотрим на звёзды. В горизонтальном положении, когда глаза устремлены в небо, возникает иллюзия отрешённости. Реальность, где мы оба неполноценны, остаётся за барьером с надписью «здесь и сейчас». Я не бесплодна и не выпотрошена, Дамиен не калека, способный передвигаться только в инвалидном кресле. В этом мгновении мы просто две души, свободные и почти счастливые.
Даже если у меня ничего не выйдет, я благодарна Мел за этот год. За каждый прожитый вчера и сегодня день, потому что рядом есть он — моя родственная душа. Мы даже думаем в унисон, слушаем мысли друг друга. Нам не нужно говорить, чтобы разговаривать.
— Я помню, как начала расти твоя грудь, — внезапно заявляет.
— Да?
— Угу.
— Я и не сомневалась, что ты заметил.
Некоторое время мы молчим, но Дамиен явно продолжает мыслить в том же направлении:
— Они виднелись через твои футболки и топы. Не просвечивались, а именно пропечатывались: маленькие такие… бугорки.
Если б он сейчас не смотрел в звёздную черноту Космоса, то непременно увидел бы степень перекошенности моего лица. Как и мои выпученные глаза и задранные до корней волос брови.
— И ты стала носить бельё. Но оно всё равно не помогало — их было видно.
— Бельё не для того, чтобы их скрыть.
— А для чего?
— Чтобы придерживать. Они болезненны, когда растут.
— Серьёзно? Я не знал.
— Ты вообще много чего не знал в десять лет, я думаю.
— Кое-что всё-таки знал.
— Что?
— Это твоё новое приобретение будило во мне странные чувства. Противоречивые.