Когда он приближается к концу, выгнувшись назад и расправив плечи, несмотря на упавшие на его лицо волосы, я ловлю взгляд. И в нём моя молодость, привлекательность, моя новая жизнь. В отражении его расширенных зрачков я — женщина, способная возбуждать, нравиться, увлекать, достойная быть желанной. Эти ощущения — наркотик, эликсир молодости для неумолимо увядающей дамы, вроде меня.
«Красота и молодость внутри вас» — внушают психологи стареющим девчонкам. Нет, она не в нас — она в обращённых на нас взглядах мужчин.
Свет в спальне слишком ярок, чтобы и дальше мне оставаться слепой. Я вижу всё: коварный разрез глаз, опасный изгиб губ и крики души, нанесённые сине-чёрной краской на тело — у Анселя тату, множество рисунков, качающихся на волнах его мышц.
— Ты занимаешься спортом?
— Конечно.
Я киваю. А что мне остаётся? Сказать: парень, ты безупречен? Ты настолько притягателен, что глядя на тебя, я чувствую себя маленькой незаметной Золушкой, случайно попавшей на главный бал в королевстве? А мысль со сменой сказки не так и плоха, ведь мне так и не удалось стать Гердой.
На бедре Анселя маленький слонёнок держится хоботом за коротенький хвостик идущей впереди матери.
— Что она означает? — спрашиваю.
— Беспрерывность нити жизни.
— Нити?
— Беспрерывность сменяющих друг друга поколений, закон жизни, гениальность эволюции.
— Смерть, по-твоему, гениальна?
— Смерть неизбежна, если ты говоришь об особи, но часть видов добилась бессмертия. Разве это не гениальность природы?
— До поры. Всем рано или поздно придёт конец — Солнце не вечно.
— Солнце не вечно, — соглашается, с чувством кивая. — Но человеческий вид получил особый бонус от эволюции — интеллект.
— В нем наша сила и наша слабость, — лениво спорю.
— Твоя правда, но шансы есть.
Я замечаю то, что замечаю, и, не веря своим глазам, совершенно спонтанно и будучи не в силах остановиться, вопрошаю:
— Ты носил пирсинг?
— Было дело… Подростковая придурь имела место быть и у меня.
— Подростковая? И где же ещё, кроме ушей, брови и нижней губы?
Его брови взлетают первыми, за ними неумолимо тянется улыбка, скрывающая то ли стыд, то ли иронию:
— Ты заметила, — скорее утверждает, нежели спрашивает.
— Я заметила, но не была уверена, а теперь… Боже, неужели и там тоже?
Ансель молча кивает, подмахивая головой в такт энергичной музыке, неожиданно сменившей спокойную, и, словно потеряв интерес к беседе, переключает взгляд на виднеющееся сквозь стекло озеро.
— А почему снял?
Его глаза мгновенно возвращаются ко мне, на этот раз совершенно точно полные иронии: