— Неужели? — неповерил Дартин.
— О да! — проговорил герцог, стиснув зубы от ярости. — Да, это страшный противник! Но на какой день назначен тот бал?
— На будущий понедельник.
— На будущий понедельник! — вторил герцог. — Еще пять дней, времени более чем достаточно… Патик! — крикнул Ашер, приоткрыв дверь.
Камердинер герцога появился на пороге.
— Моего ювелира и секретаря! Живо! — отдал короткие распоряжения.
Камердинер удалился молча и с такой быстротой, которая обличала привычку к слепому и беспрекословному повиновению. Однако, хотя первым вызвали ювелира, секретарь успел явиться раньше. Это было вполне естественно, так как он жил в самом особняке. Он застал Легг Ашера в спальне за столом.
— Господин Ксон, — обратился герцог к вошедшему, — Вы сейчас же отправитесь к лорд-канцлеру и скажу ему, что выполнение этих приказов я возлагаю лично на него. Я желаю, чтобы они были опубликованы немедленно, — протянул карту памяти с личным вензелем.
— Однако, ваша светлость, — ответил секретарь, быстро пробежав глазами по файлам, — что я отвечу, если лорд-канцлер спросит меня, чем вызваны такие чрезвычайные меры?
— Ответите, что таково мое желание и что я никому не обязан отчетом.
— Должен ли лорд-канцлер такой ответ передать и его величеству, если бы его величество случайно пожелали узнать, почему ни один корабль не может отныне стартовать? — с улыбкой спросил секретарь.
— Вы правы, — ответил Бекингэм. — Пусть лорд-канцлер скажет императору, что я решил объявить войну, и эта мера, мое первое враждебное действие против Гранжира.
Секретарь поклонился и вышел.
— С этой стороны мы можем быть спокойны, — произнес герцог, поворачиваясь к Дартину. — Если планеты срезанные с ожерелья еще не переправлены в Гранж, они попадут туда только после вашего возвращения.
— Как? — парень захлопал глазами от удивления.
— Я наложил запрет на вылет любого судна, находящегося сейчас в космопортах его величества, и без особого разрешения ни одно из них не посмеет подняться даже на орбиты.
Дартин с изумлением поглядел на человека, который имеет неограниченную власть, дарованную королевским доверием, заставлял служить её своей любви. Герцог по выражению лица молодого грегорианца понял, и улыбнулся.
— Да, — сказал он, — Это правда! Жанна моя настоящая императрица! Одно её слово и я готов изменить моей стране. Она попросила меня не оказывать протестантам в Лэ Рош поддержки, которую я обещал им, и я подчинился. Я не сдержал данного им слова, но не все ли равно, ведь я исполнил её желание. Ведь за эту покорность я владею её портретом!