— А я?
Эти слова вырвались у меня невольно, я была сражена такой вопиющей несправедливостью. Андре удивленно уставилась на меня:
— Вы?
— Разве вы дороги мне не ради вас самой?
— Да, конечно, — неуверенно произнесла она.
Разгоряченная алкоголем и негодованием, я осмелела, мне захотелось сказать ей то, что люди говорят только в книгах.
— Вы этого не знали, но с того дня, как мы познакомились, вы были для меня всем. Я решила, что если вы умрете, то и я умру в ту же секунду.
Я говорила в прошедшем времени и старалась сохранять небрежный тон. Андре по-прежнему потрясенно смотрела на меня.
— Я думала, для вас по-настоящему важны только книги и учеба.
— Важнее всего были вы! Я бы отказалась от всего, лишь бы не потерять вас.
Она молчала, и я спросила:
— Вы и не догадывались?
— Когда вы подарили мне эту сумочку на день рождения, я подумала, что вы действительно тепло ко мне относитесь.
— Это слабо сказано! — ответила я печально.
Она была растрогана. Почему я ни разу не сумела дать ей почувствовать свою любовь? Она казалась мне таким недосягаемым совершенством, что я считала ее абсолютно счастливой. Я чуть не расплакалась от жалости к нам обеим.
— Странно, мы столько лет были неразлучны, а сейчас я понимаю, как плохо знала вас! Я слишком поверхностно сужу о людях, — сказала она с виноватым видом.
Мне не хотелось, чтобы она корила себя.
— Я тоже плохо вас знала, — поспешно ответила я. — Я думала, вы гордитесь тем, какая вы есть, завидовала вам.
— Я не гордая.
Она встала, подошла к плите и открыла духовку:
— Кекс готов.
Она погасила огонь и поставила кекс в буфет. Мы поднялись к себе, и, пока раздевались, она спросила:
— Вы будете завтра причащаться?
— Нет.
— Тогда пойдем вместе к мессе. Я тоже не причащаюсь. Я в состоянии греха, — сказала она равнодушно. — Я до сих пор не созналась маме, что нарушила ее запрет, и хуже всего, что я не раскаиваюсь.
Я забралась под одеяло между витыми столбиками.
— Вы же не могли не увидеться с Бернаром перед его отъездом.
— Не могла! Он бы решил, что безразличен мне, и впал в еще большее отчаяние. Нет, не могла, — повторила она.
— Значит, вы правильно сделали, что нарушили мамин запрет.
— О, — вздохнула Андре, — иногда, как ни поступи, все будет дурно. — Она легла, но оставила гореть голубой ночник в изголовье. — Это одна из тех вещей, которых я не понимаю. Почему Господь не говорит нам ясно, чего от нас хочет?
Я промолчала. Андре заворочалась в постели, поправляя подушки:
— Я хотела спросить у вас кое-что.
— Спрашивайте.
— Вы еще верите в Бога?
В тот вечер правда не страшила меня, и я не колебалась: