Красное зарево над Кладно (Запотоцкий) - страница 64

Россыпал. А кто там вершит и правит сегодня? Чехословацкий окружной начальник советник Россыпал. Тот самый, который объявлял осадное положение, который посылал жандармов арестовывать наших голодающих жен, вымогал платежи по военным займам, конфисковывал «Свободу», гнал нас на фронт. На заводах и на Полдовке кто правит? Правда, рабочие сразу же после переворота выбросили нескольких надсмотрщиков и немецких негодяев. Вывезли с позором на тачке за ворота и вывалили. Это были те, которые находились непосредственно на заводах и до которых рабочие могли добраться. А до настоящих эксплуататоров не добрались. Генеральный директор Кестранек, Мулатшек и другие остались до сей поры. Газеты сообщают, что Кестранек вложил первый миллион в выпущенный государственный Заем свободы. Что это значит? Отъявленный германизатор, тиран и живодер, директор «Прагер-Эйзенгезельшафт» Кестранек за миллион крон покупает себе звание новоиспеченного чешского патриота. То же самое и на шахтах. Режут нас без ножа. Где же социализация шахт? Мельники и кулаки снова начинают заниматься ростовщичеством и спекуляцией. Аграрии их защищают и оправдывают. Покрывают любой грабеж. Э, нет, Дубец. О собственном доме еще рано говорить. Главное еще не сделано, это сделать нам еще предстоит. Боюсь только, не поздно ли.

Дубец возражает.

— Не торопитесь, товарищи! Республика молода. Нельзя же требовать от нее всего сразу. Мы должны работать и работать.

— Не в работе дело, Дубец. Дело в том, кто за кого должен работать и на кого работать, — возражают металлурги и шахтеры. — Что толку надрываться на работе, если все доходы сгребают Кестранек, Мулатшек и немецкие акционеры. Почему не следует социализировать заводы и шахты, раз они принадлежат иностранным германским капиталистам? — раздаются новые возражения.

— Всему свое время, товарищи, — утихомиривает протестующих и ропщущих Дубец. — Наши руководящие товарищи все учитывают. Я тоже думал, что металлургические заводы можно тотчас социализировать. Но вот побывал у товарища Гампла в союзе металлистов. Он мне это разъяснил. «Дубец, Дубец, — говорил он, — что мы — глупцы, социализировать обанкротившиеся предприятия? Мы все-таки не так невежественны, как русские большевики. Не бойся, мы знаем, что делаем. Социализация Пражской металлургической компании от нас не убежит. Пусть только хозяева за свой счет приведут заводы и шахты в порядок. Они их довели до такого состояния, они и должны все исправить. А уж потом возьмем слово мы и заговорим о социализации». Потом, товарищи, — Дубец понижает голос. — Это между нами. Товарищ Гампл сообщил мне это по секрету. А, кроме того, наши союзники, главное Америка… Не следует ее раздражать. Не следует делать ничего такого, что дало бы основание заподозрить нас в большевизме. Нам нужно продовольствие, мука и сало, у нас этого нет, а у Америки есть. Она может нам помочь. Но она ничем не поможет нам, если у нее возникнет опасение, что от ее помощи не будет толку. Если она не будет уверена, что мы не поддадимся большевистской анархии. Хотите, чтобы у нас продолжались голод и нехватки? Тогда совершайте революцию. Социализируйте немедленно, бестолково и опрометчиво. Мы должны быть рады, что переворот произошел у нас так мирно и в пределах законности. Ни у кого волос с головы не упал. Даже выстрел нигде не раздался. Мы показали всему миру, как можно совершить революцию путем эволюции. Товарищ Гампл сказал, что мы можем этим гордиться. Весь мир, да и Америка, восхищается нами. Помните, как прекрасно сказано в первом воззвании нашего Национального комитета? «Весь мир следит за нашими шагами и вступлением в землю обетованную. Не обманем же ожидания всего культурного мира». — Дубец в возбуждении. Он продолжал бы до бесконечности. Но товарищи заставляют его замолчать.