Она опрокинула рюмку до дна и содрогнулась.
— И я ведь пытаюсь… объясняю, говорю. Они вроде понимают. Пока говорю, понимают. А как выйдут отсюда, так опять… и начинают то отговаривать, то запрещать, то еще чего… потом сами удивляются, куда сила уходит, что прибытку ей нет. А откуда прибыток, когда ведьма несчастна?!
Это она сказала, пожалуй, чуть громче, чем следовало бы, а после и вовсе добавила крамольное:
— Порой мне кажется, что раньше оно все как-,то… честнее было. Мы не любили их, они нас… и все. А тут… уеду, — это Эльжбета Витольдовна произнесла с немалою убежденностью. — Вот… в командировку и уеду.
— Куда? — тотчас заинтересовалась Марьяна Францевна.
— В Канопень!
— Куда?!
Она поглядела на другую стену, которую занимала карта Беловодья со всеми его городами, городками и махонькими даже поселениями. Карта была рисована под старину, а потому изобиловала непонятными знаками и диковинными зверями.
— В Канопень, — Эльжбета Витольдовна повторила слово мрачно. — Доклад пришел. Точнее, запрос. Тамошний верховный интересуется, не отправляли ли мы в Канопень ведьму…
— В Канопень?
— Вот и я о том… я точно никого не отправляла. А стало быть… или самозванка.
— Или… — глаза Марьяны Францевны блеснули. — Погоди… это же…
Она поднялась и, отыскав-таки на карте упомянутый Канопень — городишко, судя по рисунку, был вовсе не так уж мал, просто весьма далек от столицы, — ткнула пальцем.
— Именно, — сказала Эльжбета Витольдовна, не дожидаясь вопроса: некоторые вещи лучше было не озвучивать. — Именно…
Она глядела на карту.
Глядела.
И… мысль об отъезде согревала душу не меньше, чем вишневая наливка. А еще появилась мысль, что вовсе не обязательно ехать одной.
В конце концов, она ведь обещала отвлечь Аглаю от ее живописи?
Вот и отвлечет.
И…
Тонкие губы Эльжбеты Витольдовны растянулись. Все же она и вправду была ведьмой прежде всего по состоянию души.
Проснулся Ежи оттого, что по нему топтались. Весьма так деловито, с полным, можно сказать, осознанием процесса. Правда, кто бы ни топтался, нельзя было сказать, что он был тяжел, но вот… неприятно все же.
И Ежи открыл глаза.
— Мря, — сказал зверь ярко-рыжего окраса, усаживаясь на груди.
— Доброго утра, — на всякий случай Ежи решил со зверем поздороваться. Тот чуть склонил голову. Крупную. Круглую. С торчащею во все стороны шерстью, длиннющими усами, которые мелко подрагивали, и треугольниками ушей.
На ушах имелись кисточки, придававшие зверю сходство с рысью.
— Гм… не будете ли вы столь любезны…
…клыки, правда, поменьше рысьих, но тоже не оставляют сомнений, что натура у зверя весьма себе хищная.