— К ведьме, — повторила Акулина тоном, ничего-то хорошего не предвещающим. — Зоенька, девонька, дай-ка мне рубель[1]…
Та-то ей и подала.
— Ты чегой? — в душе шевельнулось нехорошее предчувствие.
— И чем ты служить-то собираешься, убогонький? — Акулина хлопнула доскою по ладони.
— Верой и правдой! — пискнул Антошка, к окну отступая.
Что-то подсказывало, что о рубахе пора забыть.
И о портах.
И о поясе батюшкином наборном, который маменька на самом дне сундука хранила для особого случая, то ли свадьбы Антошкиной, то ли еще какого.
— Верой, стало быть… — Акулина наступала медленно. — Забор не правленый, того и гляди обвалится. Крыша в курятнике посыпалась, венцы подгнивать стали, а он к ведьме собрался!
— Да я скоренько!
Вот нормальные в избе венцы, еще сотню лет простоят, а то и две. Антошка же… он же ж новую избу поставит, а то и терем…
— Крышу третий год кроешь… — Антонина глядела прямо в глаза. — И все никак…
Она вдруг опустила руку и, глянувши на Антошку по-новому, сказала вдруг:
— А и вправду, шел бы ты к ведьме…
— К ведьме? — жалобно повторил Антошка.
— К ведьме, к ведьме… авось и сгодишься на что, хотя сомневаюся. Но тут от тебя точно пользы, что с козла молока…
И зря это она!
Имелась от Антошки польза и немалая! Он, между прочим, о жизни думал, о том, как бы всех счастливыми сделать, особенно матушку, что к старости стала ворчлива не в меру.
— А… рубашку дашь? — он с подозрением покосился на сестрицу, что стояла в дверях с видом презадумчивым.
— Обойдешься. Ведьма тебе новую справит.
— Две, — хихикнула Зоська.
А то и верно! Ведьма, небось, не такая, как эти безголовые, которым лишь бы смеяться над замыслами Антошкиными, от которых, может, судьба всего Канопеня зависит. Ведьмы-то сами по себе бабы злющие, а когда без мужика, так и вовсе невозможными делаются.
Антошка же…
Он, может, собою жертвует во общественное благо!
Именно!
— Вот-вот… — Акулина махнула доскою на дверь. — Иди, болезный…
Антошка покосился на дверь. И на сестрицу. И на доску в ее руках.
— Иди-иди… к ужину все одно возвершешься.
Упрашивать себя Антошка не стал. Что они понимают, бабы… он всем покажет! Докажет! И ведьма, она же ж не дура, оценит свое счастье. А они еще локти кусать станут.
Особенно Переслава.
Тоже мне, кислого молока… испорченного… ага, небось, у нормальной хозяйки молоко не портится, даже кислое.
— Думаешь, пойдет? — донесся в сени Зоськин голосок.
— Может, и пойдет. Дури, небось, хватит… ты не гладь поверху, а прижимай, чтоб оно раскатывалось нормально. От так, с силою.
— А если она его и вправду… к себе возьмет?