В этом «совсем мужике» было столько загадочного, столько серьезного — упаси бог, не о деловитости речь, а о высшей духовной серьезности, — что им тоже ничего не оставалось, как влюбиться. А прочитал им Савва следующее:
Нет, нет — наш путь иной… И дик и страшен вам,
Чернильных жарких битв копеечным бойцам,
Подъятый факел Немезиды;
Вам низость по душе, вам смех страшнее зла,
Вы сердцем любите лишь лай из-за угла
Да бой петуший за обиды!
И где же вам любить, и где же вам страдать
Страданием любви распятого за братий?
И где же вам чело бестрепетно подъять
Пред взмахом топора общественных понятий?
Нет, нет — наш путь иной, и крест не вам нести:
Тяжел, не по плечам, и вы на полпути
Сробеете пред общим криком…
— Чьи же это стихи? — спросила виновато Варя.
— Аполлона Григорьева.
— Григорьева?
— К сожалению, теперь это забытый поэт.
— Еще! Пожалуйста, еще что-нибудь. Если помните…
Над тобою мне тайная сила дана,
Это — сила звезды роковой.
Есть преданье — сама ты преданий полна,—
Так послушай: бывает порой,
В небесах загорится, средь сонма светил,
Небывалое вдруг иногда,
И гореть ему ярко господь присудил —
Но падучая это звезда…
— Давайте устроим сейчас дома гадание, — предложила Анастасия. — Сейчас самое время вызывать духов.
— И вызовем вашего Григорьева.
«Э, черт!» — выругался про себя Савва.
Он ловко и быстро причалил к берегу, помог девицам выйти из лодки.
— Так что же, погадаем? — опять спросила Анастасия.
— Нет, — сказал Савва. — Я не люблю.
Молча проводил растерявшихся девиц.
Разбудил кучера, приказал везти себя в Зуево, в игорный дом.
Вся дорога была лесом, и Савва с удовольствием поглаживал в кармане щеголеватую рукоятку револьвера.
«Дуры восторженные!» — выругал он девиц, чтобы поставить на этом происшествии точку.
Тащиться ночью лесом — не лучшее времяпрепровождение, но сидеть одному или, еще хуже, с этими птахами — он не мог.
Наконец засветились огни фабрик.
Слышно было, как стучит машинное сердце его владений. Работала ночная смена.
Переехали мост.
Зуево.
Прокатил мимо спящих деревянных домиков. Через окна был виден теплый свет лампад.
— К «Приюту весны»? — спросил кучер.
— Нет. Туда, где играют.
По берегам тракта, выводившего из Зуева на Владимирку, стояли знаменитые зуевские увеселительные дома. Они процветали вдали от московской полиции, ибо своей откровенной мерзостью притягивали самые тугие кошельки.
Хозяин игорного дома, некий Лачин, был в ту ночь в настроении. Играли довольно крупно и в то же время пристойно.
Савва взял карту, но ставку сделал совершенно мизерную. Лачин, который теперь все свое внимание уделял отпрыску властителей местечка, улыбнулся не без ехидства. Савва проиграл и тотчас полез в бумажник и поставил все, что у него было с собой. Прокатился по залу шепоток, наступила соответствующая моменту тишина, подняли карты. Выиграл отпрыск.