Танкисты очень помогли оператору. Он снимал из люка танка и из смотровой щели и саму переправу, и сосредоточившиеся войска, и бомбежку переправы тоже. Михаил спешил — самолет-то даден всего на два часа. Но все время, пока он снимал, из головы не выходил голодный солдатик — бедолага.
Буханку хлеба капитан раздобыл у танкистов и прямо на танке подкатил к самолету.
Приземлились на тот же самый пятачок, с которого недавно взлетали. Гольбрих бегом бросился на склад и отдал хлеб солдату. Тот аж слезу уронил — так расчувствовался. Стоит, прижимает к груди буханку, а из глаз слезы:
— Большое спасибо вам, товарищ капитан! Я ведь уйти не могу. Приказа нет пост этот оставить…
Михаил обнял парня, вспомнил тех, кому в глубоком тылу, в блокадном Ленинграде куска хлеба для поддержания жизни не хватило…
А солдатик-то этот молоденький — настоящий боец!
По разъезженной до невозможности дороге ехала грузовая машина с крытым кузовом. На глубоких выбоинах она переваливалась с боку на бок — того и гляди, опрокинется. В машине кроме шофера ехали два фронтовых кинооператора, Иван Панов и Зиновий Фельдман. На фронте в это время было затишье, и начальник киногруппы предложил операторам поснимать работу тылов.
Вдруг машина дернулась, накренилась и остановилась.
— Опять застряла, чертова колымага, — зло пробурчал Иван и спрыгнул на землю.
Зиновий, ехавший рядом с шофером, уже стоял возле машины.
— Вань, смотри какой кадр, — почти благоговейно сказал Фельдман.
И Панов увидел: у сгоревшего дотла дома, у закопченной печной трубы сидел дед. Он был седой до белизны, даже брови выделялись двумя белыми полосками на смуглом, с глубокими морщинами лице. Его ладони, натруженные, заскорузлые, были сложены лодочкой. Он смотрел на руки и беззвучно шевелил губами.
Операторы подошли к старику.
Дед внимательно посмотрел на них, скрипучим голосом запричитал:
— Вот, фашисты, бусурманы проклятые. Деревеньку спалили. Людей побили. Хлебушек пожгли. Как жить-то теперь?.. — Он показал операторам в сложенных ладонях горстку полусожженных зерен.
Иван сказал:
— Надо снимать. — Он подготовил камеру, выбрал точку для съемки, опустился на колено. — Давай…
— Погоди, Вань, — остановил его Фельдман, — пусть он во время съемки что-нибудь говорит. Впечатление с экрана будет такое, будто он рассказывает зрителю о своей горькой судьбе.
Иван согласился.
— Дедушка, — попросил Зиновий, — вы вот так и сидите, только говорите что-нибудь.
Камера застрекотала, и Фельдман подал команду деду. Дед запричитал:
— Вот, фашисты, бусурманы проклятые. Деревеньку спалили. Людей побили. Хлебушек пожгли. Как жить-то теперь?..