В апреле 1933 года Рита провожала меня в Москву: я получил перевод в центральный аппарат Наркомата обороны.
— Устроюсь, и ты приедешь ко мне, — говорил я, стоя на перроне. — Обещаешь?
Не отнимая руки, Рита молчала.
— Что с тобой? Почему молчишь?
Рита сжала мои ладони:
— Не беспокойся… Все будет хорошо…
У меня отлегло от сердца.
— Пиши чаще.
— Да…
— Я буду ждать писем!
— Да…
Перрон давно скрылся из глаз, а я все еще стоял п тамбуре. Безотчетная тревога владела мною. Слишком пристально смотрела на меня Рита, слишком односложно отвечала.
Наконец я подавил волнение.
«Ничего, — сказал я себе. — Все утрясется, все устроится».
И ошибся.
Началось с разочарования в новой работе. Разбирая бумаги, составляя ответы на запросы, тратя долгие часы на скучные канцелярские дела, я чувствовал себя не в своей тарелке. И ничто поэтому не приносило радости. А поводы для нее были. Вместо трех кубиков в петлицах появилось сразу две шпалы. Получил хорошую комнату в центре города. Повысился оклад…
Единственной отдушиной было преподавание в школе, где тоже готовили партизан.
Однако именно в столице я убедился, что подготовка к будущей партизанской борьбе не расширяется, а постепенно консервируется.
Попытки говорить на эту тему с начальником моего отдела М. Сахновской ни к чему не приводили. Сахновская осаживала меня, заявляя, что суть дела теперь не в подготовке партизанских кадров (их уже достаточно!), а в организационном закреплении проделанной работы.
Нерешенных организационных вопросов действительно накопилось множество. Но решали их не в нашем управлении.
Будущий легендарный герой республиканской Испании Кароль Сверчевский успокаивал: сверху, мол, виднее.
Я тоже верил в это. Но все труднее становилось примирять с этой верой растущий внутренний протест.
Состояние было подавленное.
Встретившиеся в Москве друзья по 4-му Коростенскому Краснознаменному полку горячо советовали поступать в академию.
Я внял их доводам. Сам начал чувствовать, что мне недостает очень многих знаний. Правда, я и сам дважды уже делал попытки поступить в Военно-транспортную академию. И меня дважды отставили из-за болезни сердца. Но теперь мне стало казаться, что тогда я просто не проявил должной настойчивости, напористости.
Ознакомившись с программой отделения инженеров узкой специальности, где учились старые товарищи, убедился, что смогу, пожалуй, сразу поступить на второй курс. И дерзнул…
Числился я по-прежнему в отделе Мирры Сахновской. Это была опытная, энергичная, мужественная женщина, награжденная в числе первых орденом Красного Знамени. Позже я узнал, что она острее меня переживала недостатки в нашей работе. Все ее дельные предложения отвергались где-то наверху… Я доложил ей о своем намерении. Сахновская одобрила его, написала аттестацию и благословила на учебу.