— Не дадимся! — тихо поддержали его несколько голосов.
Над головами поднялся костлявый кулак.
— Нам жизни нет от боярской управы! Истерзали нас вотчинники! Хватили всячины досыта.
Не дадимся! В землю поганых уйдем, а не вернемся на Русь. Рубашка и порты — все слуплено.
— Зачем уходить вам, люди? — строго сказал Муромец. — Живите здесь! Места много, и никаких тебе господ. Печенеги только досаждают. Живите здесь — земля жирная, рыбы в реке много — боками берега обтерла, а но балкам зверья всякого. Живите и добра наживайте.
— А не повяжешь нас, добрый человек? Слово твое крепкое? — постучал клюкой о землю смерд.
— Дальше идем, дальше! — выкрикнул кто-то из толпы.
— Дальше идти некуда! — еще строже сказал Илья, — Дальше конец русской земле — отрезали мы ее мечами и колья по бродам вбили.
— Останемся, коли княжеская рука сюда не дотянется, — решил смерд, и все довольно загудели.
С этого дня совсем по-другому пошло все на заставе. Веселей стало — было что защищать. Живые люди, а не глухие версты стояли за спинами богатырей.
Четвертою весною пришла наконец смена. Вместо трех храбров приехали верхом человек двадцать пять молодших дружинников под предводительством Никиты Ловчанина.
Наступил последний день службы, а затем отъезд. Храбры не спали ночь, все вспомнилось, всего стало жаль. Утром, когда они сели на коней, весь городок вышел их провожать. Откуда только взялся народ! Бабы, даже дети грудные. Вон теленок обнюхивает бледные мальвы… А избы какие! Настоящий городок, и духом несет городка, дым голенастый над трубой поднимается. Провожали, держались за стремена, тянули руки:
— Муромец! Алеша! Добрыня! Поклонитесь земле нашей. Дворам нашим, селам и городам! Прощайте, добрые витязи! Не забудем вас! Многолетно здравствовать вам во всяком благом пребывании…
И долго еще стояли, махали руками.
На глазах Пленки навернулись слезы.
— Хоть на голое место пришли. — тихо сказал Добрыня, — но не с ветра явился сей замысел… Растет Русь.
Еще больней сжалось ретивое сердце Илейки. Может быть, это и было счастьем его жизни — тяжелая, пропахшая потом и кровью богатырская страда!
За косогором скрылся почерневший частокол, перевитый золотою гривою хмеля. Значит, все. Живи, процветай, маленький хворостяной городок на Стугне, приютивший несколько обездоленных семей, расти в большое город, глядись крепкими каменными стенами в прозрачные воды и никогда не знай крутых боярских уроков!
Веселым перестуком молотков встретил их трудовой Подол. Илейка с удовлетворением отметил для себя два высоких вала на Болони, насыпанных совсем недавно — так что травой не успели порасти. По гребню стояли высокие частоколы. Прошлая осада Киева кое-чему научила подольских жителей. Да и сам Подол преобразился — это была теперь одна огромная кузница, где варили и ковали железо. Чуть ли не из каждой открытой двери сыпались искры, слышались веселые звонкие удары и тяжелое дыхание мехов. Киев ковал железо. Железо требовали все: смерды, дружина, войско, заморские гости. Железо стало важнее хлеба — оно защищало страну от врагов. Вот почему тянуло отовсюду здоровым духом пылающего горна, валялось кругом по улицам ржавое и пережженное железо и стояло такое непривычно густое поддымие. Выходили кузнецы, отхлебывали из кувшинов воду, утирали кожаными передниками мокрые лица. Порою выбегал подмастерье — безусый вихрастый парень, окунал в бочку с квасом зажатый клещами раскаленный добела наконечник копья. Шипел металл, поднимался над бочкой вязкими клубами пар. В другом месте прямо под ноги Бура высыпали горячие уголья, и конь испуганно шарахнулся. Никто не обратил на храброе внимания — всадник, вооруженный копьем, стал обычным на киевских улицах.