— Здравствуй, красная девица! Как звать тебя? — спросил Алеша.
— Иришка! — ответила та и хихикнула. — А тебя — Желтая стружка?
— Ну уж нет, — качнул кудрями витязь. — Меня кличут Алешкой.
Перегнувшись в седле, пощекотал шею девушки. Та даже взвизгнула, остановилась.
— Ай, невежа какой… Теля белолобая, — сказала, оглядывай Алёшу с головы до ног, — почто на улице задираешь?
— Так уйдем с улицы, — предложил Алеша.
— Но… грешно! — погрозила пальцем та.
— Да кто тебя этому научил?
— А батюшка епискуп в проповедях толкует…
— Ах, толстопузые! Чему учат! Плюнь на него и переходи в мою веру, — продолжал Попович.
Он сорвал на ходу пышную гроздь цветущей черемухи, подал девушке.
— А какая твоя вера? — спросила она с любопытством.
— Подставь ухо, нельзя вслух…
Девушка подставила розовое в небрежных кудряшках ухо, и Алеша зашептал что-то.
— Ай! — вскрикнула Иришка, — Поезжай прочь. Невежа! В ухе засвербило.
— Вот какая моя вера, Иришка, — красовался в седле Алеша. — Ты кто такая?
— Божья раба.
— Раба, да не невеста! — засмеялся Алеша, — Куда идешь?
— Домой. Мыши развелись у батюшки в закромах, котят у свояка попросил.
— Что котята! Пока еще вырастут! Я приду вечером и всех мышей переловлю!
— Ты? Ты никогда их не переловишь!
— А вот же не уловлю. Слово такое знаю, — убежденно подтвердил Попович, — садись, что ли, подвезу.
Прежде чем девушка успела опомниться, Алеша подхватил ее и усадил впереди себя.
— Люди-то смотрят! Грешно! — вырывалась девица, а сама не могла отвести взгляда от его голубых глаз.
Так они и ехали, задевая головами ветки черемух, пугая недовольно гудящих пчел. Жалобно мяукали в решете котята…
Добрыня с Илейкою не видели, как палач подошел к жертве, схватил за шиворот и бросил на плаху, широко расставив ноги. Слышали только — загудела толпа, приветствуя ловкий удар. Так вот он каков, стольный град Киев! Не узнать. Все ново, все деловито в нём, выветрился старый, древних князей дух. Все было сурово и просто тогда.
— Небось от них, иноземцев, — угадав мысли Илейки, сказал Добрыня, показав на двух венецианцев, степенно шагавших по площади в причудливых камзолах, черных чулках и туфлях с большими пряжками. Волосы у них спускались из-под широкополых шляп до самых плеч, бороды и усы были коротко стрижены. Ехали другие — закутанные в голубые плащи с нашитыми на них черными клювами. При виде их народ кругом зашептался. Называла имя норвежского ярла, но Илейка не разобрал. Кто-то сказал, что ярл изгнан из самой Норвегии и теперь живет у великого князя. Да, Кияиь изменилась неузнаваемо, в люди ее изменились. Многие светили золочеными пуговицами и дорогими каменьями по оплечью, многие щеголяли цветными, небывалыми раньше вышивками.