— Здесь я, здесь! — закричал Илейка и сам удивился — откуда вдруг прорвался этот зычный крик? — Перун не спят!
Наступила тишина, слабо мигало круглое отверстие у двери, будто глаз, затянутый мутной пленкой.
— Ночью… ночью!
Потом все смолкло, но не для Муромца. Все еще гудело в ушах, эхом отдаивалось в сердце. Встал на ноги, чувствуя, как что-то большое, важное возвращается к нему, хоть и не давал себе отчета в том. что произошло. Но это не было игрою больного воображения. II он стал ждать. В одном этом уже была победа над великим князем, над темницей, над самим собой. Мысль его лихорадочно работала. Выплывали картины, от которых крепко билось сердце, как уже давно не билось. Неужто мог он подумать, что жизнь кончилась, что никогда не видать ему белого света?! Нет, этого не могло быть. Ведь это только испытание… Нужно стиснуть зубы и терпеть. Вся его жизнь — мор, пожары, кровь, голодные дети… Он на Руси! Русь еще ждет его! Звякала цепь, отмеривала пять шагов свободы. Пять обычных шагов, за которыми лежала страна, огромный многоцветный ковер, который выткала природа, такой яркий, ослепительно-праздничный, что страшно становилось при мысли о ночной темноте… Илейка подошел к стене, нащупал кольцо… Попробовал выдернуть… Нет, не поворотить его — слишком крепко сидит оно, зажатое зубами камней.
Вдруг послышался неясный шум, заскрежетало по двери, гулко стукнуло… С бьющимся сердцем выпрямился Илейка, держа в руках холодную цепь. «Что наверху? Ночь пли день, снег или зелень? Это они, они! Добрыня и воитель древности Александр! Скорее, скорее! Они могут споткнуться, их могут убить…» Но вот распахнулась дверь, н на ступеньках показался Алеша Попович. В руках у него горела восковая свеча.
— Сюда, — прошептал он так, что Илейка задрожал всем телом.
Вошел Добрыня, свалил с лестницы чье-то безжизненное тело. Суровые, дышащие тяжело, они предстали перед Илейкой. Теперь он чувствовал себя слабым и маленьким перед ними… Все трое не могли сказать ни слова. Алеша опустился на колени, пролил воск, укрепил свечку. В руках у него оказалось кузнечное зубило, поставил его на звено цепи. Добрыня вытащил из-за пояса тяжелую кувалду. Удар следовал за ударом, все глубже и глубже врезалась сталь в железо, с каждой минутой возрастала надежда, Илейка поглядывал на дверь — ему все казалось, что в последнюю минуту ворвутся дружинники, бояре и сам князь. Жалобно звякнула цепь, упала на землю. Только одно звено осталось на ноге.
— Идем, Илья, — подхватил под руки Добрыня.
Илейка сделал пять шагов и остановился: