— Правда, что Вы в бой ходили с двумя шашками?
— Правда. Когда ожидался жестокий бой.
— Показывайте, Степан Ефимович, работу, — попросил Петухов.
— Это Макаричева Роща. Здесь осина, ольха, хворост на дранку. Поедем на Остредину, там дуб на распиловку.
Подъехали к краю делянки. Степура стал под оставшимся неспиленным дубом, где стояли кони, возившие лес. Там оставалась сено. Степан Ефимович кнутиком собрал сено и поставил к нему лошадей, а сам стал наблюдать как дуб, который пилили двое стоящих на коленях пилильщиков, тряс вершиной и ветвями как человек, не желающий что-либо делать, трясёт головой и машет руками. Потом дуб перестал дрожать и стал медленно отклоняться от вертикального положения. Он сдался. Сила сломила силу. Могучее дерево, отделённое от корней пилой, не имея поддержки, стало падать на землю-мать, из которой сто лет назад оно вылезло маленьким побегом в два листочка с зубчиками по краям.
Падение его убыстрялось, и дуб со всего размаха, всем стволом ударился о землю, отскочил от неё на целый метр, потом ещё раз ударился, ещё раз подпрыгнул и затих. Смерть.
Так и кавалерист, попавший с конём под пулемётную очередь, падает вместе с ним и бьётся о землю. Если конь не придавит седока, то он, ударившись о землю, отскочит от неё, ещё ударится, ещё отскочит и затихнет. Пришла безносая старуха с косой собирать свой урожай. А может юзом проползёт, сдирая кожу и мясо с рук и лица или, перевернувшись через голову, упадёт на спину, раскинет руки и ноги так, как дуб раскидывает свои ветви, ударившись последний раз о землю и затихнет. Смерть. Конец жизни.
А может случиться и так: очнётся человек, не покинет его жизнь. И, подобранный санитарами или похоронной командой, будет он долго валяться по госпиталям, залечивая свои раны и переломы, учиться заново ходить и говорить.
Стоял Сенчуков возле лошадей, жующих сено, задумавшись и вспоминая пережитое.
Максим Петрович с Иваном Павловичем ходили по Остредине и радовались, видя, как идёт работа. Иван Павлович строго следил, чтобы Максим Петрович не попал под падающее дерево.
— Да не надо туда ходить, Максимушка, упадёт дуб на голову и без привычки, без тренировки, не устоишь. Оба рассмеялись.
Вернулись к лошадям.
— Иван, ты хорошо представляешь обстановку прорыва Польского фронта, где ты был ранен? — спросил Максим Петрович, закуривая.
— Рассказывали мне, а сам я ничего не видел.
— Где тот разведчик, который, видя, как ты с конём пошел через голову, принял командование на себя и обеспечил выход четвёртой и пятой дивизии из окружения. Когда мы вышли из окружения, я и некий Сеймов Гавриил принимали у него эскадрон. Сперва Сеймов принимал, но он заболел. Принимать стал я. Это был не эскадрон, а непонятно что: двести бойцов, двести свободных лошадей, три батареи, то есть двадцать семь пушек. Два обоза первого разряда. Когда он увлёк два эскадрона в балку и выскочил из балки там, где стояли польские пушки и пулемёты — это военная смекалка и героизм. А когда ещё забрал две батареи и два обоза, и плюс две кухни с готовой пищей, то это было везение и помощь потусторонней силы, не иначе. Он сам мне рассказывал.