— Очень хорошо, — замечает Николаев. — Маленько поквитались…
Из темноты выползает бронетранспортер. Открывается дверца, и показывается перебинтованная голова:
— Где комбриг пятьдесят пятой?
— Я здесь.
— Вас с комиссаром вызывает комкор.
— Симонов, давайте быстрее рабочую карту и боевую сводку.
Присланный из США бронированный тягач на полугусеничном ходу, иронически прозванный у нас «вторым фронтом», жестко подбрасывает на ухабах. Николаев, рискуя прикусить язык, рассуждает вслух об итогах прошедших боев. Мирон Захарович иногда любит «пофилософствовать», и у него своеобразная манера говорить. Он ставит вопрос и сам же на него отвечает.
— Что позволило нам добиться успеха? Прежде всего, высокие моральные качества танкистов. Без этого да при отсутствии опыта и острой нехватке техники нас бы в два счета расколошматили. А что такое моральные качества? Это храбрость, — Мирон Захарович загибает палец, — инициатива, — еще один палец ложится на ладонь, — взаимная выручка и самопожертвование. Кстати, насчет самопожертвования. Ведь вот почему погиб Грабовецкий? Потому, что бросился помогать экипажу горящей машины. А Довголюк? В его действиях проявилась высшая форма самоотверженности — самопожертвование ради общего дела. Физически он проиграл, но морально — победил. В бригаде сейчас только и говорят о его подвиге.
Николаев с минуту молчит.
— А еще сегодня был такой случай. Семидесятка младшего лейтенанта Пугачева напоролась на противотанковую пушку. Все решали считанные секунды. Тут некогда было наводить орудие. И механик-водитель Коротков, кстати коммунист, принял единственно правильное решение. Он повернул машину и на полном газу устремился на вражеских артиллеристов. А тех подвела выдержка. Они выстрелили, но, видно, слишком поторопились. Второго выстрела не состоялось — танк раздавил и пушку и расчет. Ну а как назвать этот поступок? Подвиг, явившийся следствием самоотверженности, верности воинскому долгу, высокому сознанию и геройскому духу.
— Кстати, тебе не приходил на ум такой анализ? — Мирон Захарович неожиданно повернулся ко мне. — Ну это понятно. Голова твоя занята чисто тактическими вопросами. А я — комиссар, мне по штату положено думать о психологии подвита. Не обижайся. Я не в упрек тебе. Просто проверить себя хотел.
Я-то понимаю, куда он гнет. Хочет, чтобы я ни на минуту не забывал о людях, о главном, самом «секретном» и самом действенном нашем оружии. И конечно же он прав. В душе я всегда благодарен комиссару за такие напоминания. Что греха таить, за уймой командирских обязанностей нет-нет да и забываешь об этой стороне войны.