В короткую минуту затишья к нему подполз весь облепленный грязью главстаршина Шевченко.
— Товарищ капитан! Еще один минометный обстрел и от нас ничего не останется! Нужно что-то делать!
— Держаться, главстаршина! Нужно держаться! — упрямо проговорил Ковалев.
— Но это безрассудно, товарищ капитан! Егеря забросают нас минами!
— А ты что, хочешь оставить своих товарищей? Раненых? Или — плен?
Шевченко замолчал, не зная, как ответить на этот веский довод.
— Наши наверняка слышат бой, и я думаю, что-то уже предпринимают! — заявил Ковалев. — Надо держаться.
— Тогда люди сами побегут отсюда, не дожидаясь твоего приказа! — вступился за главстаршину Барков, слышавший весь разговор. — Рано или поздно, но это случится! Пойми, капитан, бывают такие ситуации, когда выбирать не приходится. Хорошо, мы не оставим раненых — тогда умрем здесь все, и раненые тоже. Но если есть шанс остаться кому-то в живых, почему бы им не воспользоваться? Хотя, я уверен, теперь и такого шанса уже нет…
— Погибать — так в бою! А не ждать, когда тебя миной накроет! — снова заговорил Шевченко. — Думаю, нам раненые это простят.
Словно в подтверждение слов главстаршины вновь ухнули минометы, вслед за этим с противным свистом пронеслись над их головами две мины и разорвались неподалеку. Новый залп — и новые разрывы вздыбились на болоте. Финны повели по десантникам очередной губительный минометный обстрел.
— Товарищ капитан, ну делайте что-нибудь! — с отчаянием выкрикнул Шевченко. — Надо прорываться! Иначе они смешают нас с грязью!
Ковалев наконец решился.
— Борис Николаевич! — обратился он к Баркову. — Вы старый коммунист. Обратитесь к бойцам, если кто из них пойдет на прорыв — идите! А я останусь здесь.
— Хорошо, капитан! Извини, если что не так, но, поверь, главстаршина прав — надо прорываться, надеяться больше не на что. Идем и ты. Все вместе, может, вырвемся!
— Нет. Я не могу. Как командир отряда я не имею права оставить раненых! — голос у Ковалева дрогнул. — Если вам удастся вырваться, идите на юг, в сторону Сегежи. Прощайте!
У Баркова на глаза навернулись слезы. Он понимал, что капитан и те, кто не захочет пойти с ним, погибнут. Все погибнут, и раненые в том числе. Старший батальонный комиссар хорошо понимал, что и у тех, кто пойдет на прорыв, шансов остаться в живых тоже практически нет. Но безысходность положения больше всего страшила его и призывала к действию, хоть и безнадежному, а все же — действию.
— Прощай, Ковалев! — Барков сильно сжал руку капитана, затем решительно пополз, не оборачиваясь назад.
Ковалев проводил его долгим взглядом, повернулся к Шевченко: