— Ваша дочь была активной, и о ее действиях вы не могли не знать.
Надежды на освобождение у меня рухнули. Я приготовилась испить чашу до дна.
В камеру прибыло пополнение привели первомайских девушек. Это произвело на нас удручающее впечатление Нам не хотелось верить, что гибнет все; мы себя убеждали, что отдельные молодогвардейцы спасутся и что работа вновь будет развернута.
Первомайцев разбили на две группы: часть поместили с нами, остальных отвели в другую камеру. Среди девушек я узнала Ульяну Громову, Шуру Бондареву и Шуру Дубровину.
Громова произвела на меня очень хорошее впечатление. Это была высокого роста стройная брюнетка, с вьющимися волосами и красивыми чертами лица.
— Борьба не такая простая штука, говорила она. — Надо в любых условиях, в любой обстановке не сгибаться, а находить выход и бороться. Мы в данных условиях тоже можем бороться, только надо быть решительней и организованней. Мы можем устроить побег и на свободе продолжать свое дело… Подумайте об этом!
Она легла на пол вверх лицом, подложила под голову руки и стала смотреть в одну точку своими черными умными глазами.
Девушки попросили ее прочесть «Демона». Она охотно согласилась.
В камере стало совсем темно. Приятным мягким голосом Ульяна начала:
Печальный Демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землей,
И лучших дней воспоминанья
Пред ним теснилися толпой…
Вдруг раздался страшный крик. Громова перестала читать.
— Начинается, — сказала она.
Стоны и крики все усиливались. В камере была гробовая тишина. Так продолжалось несколько минут Громова, обращаясь к нам, твердым голосом прочла:
Сыны снегов, сыны славян,
Зачем вы мужеством упали?
Зачем? Погибнет ваш тиран,
Как все тираны погибали!
Кто-то вздохнул и сказал:
— Трудновато добить этих гадов!
— Ничего, — ответила Громова, — нас миллионы! Все равно победа будет за нами.
Шура Бондарева — шатенка среднего роста, с карими глазами и приятными чертами лица — прекрасно пела и танцевала. Часто по вечерам мы просили Шуру что-нибудь спеть. В песни она вкладывала столько чувства, что каждое слово песни принимало какой-то особенный смысл.
В смежной камере сидел брат Шуры. Как-то раз она приблизилась к стене этой камеры и сказала:
— Сейчас спою для брата его любимую песню. Может быть, — прибавила она задумчиво, — он будет слушать меня в последний раз!
Она запела и под конец не выдержала, залилась слезами. Мы все молчали, опустив головы. Шура быстро успокоилась и сказала:
— Не люблю я хлюпиков и сама себя ненавижу, когда потечет эта соленая водичка. — Глаза у нее заблестели, и она запела какую-то веселую песню, затем предложила: — Давайте все вместе споем что-нибудь!