— Ну че вы, мужики, все про войну, — жалобно сказала Таисья. — Хоть бы о чем другом поговорили.
— Т-так оно все з-здесь, — Шевчихин постучал себя в грудь. — Бо-болит.
— Да ну, в самом деле, — Лунев подал ему отставленную гармонь. — Давай, Данилыч.
Тот, малость успокоившись, поставил себе на колени трехрядку и, перебирая худыми пальцами лады, вопросительно поглядел на хозяйку.
— «Коробочку» можешь? — спросила Дарья.
Склонившись над гармонью, Шевчихин пробежал пальцами по планкам, вслушиваясь в голоса, поймал мотив. Гармонь запела, словно выговаривая знакомые слова.
— Пойдем с тобой, Даша, — позвала Таисья, искоса бросив взгляд на опять закурившего Лунева. — Пойдем, потанцуем.
— Да я уж позабыла, как ноги переставлять, — застеснялась Дарья.
— Пошли, пошли… — Таисья потянула ее из-за стола.
Заходили вдвоем по комнате, далеко, как бывало когда-то на танцах в деревенском клубе, отведя в сторону сцепленные руки. В вязаных шерстяных носках, волосы с проседью, пальцы сведены работой. Неловко переступая, кружились, вдруг припомнив давнее, смущаясь оттого, что танцуют старые…
Цены сам платил немалые,
Не торгуйся, не скупись…
— Хватит, Тась, голова кругом. — Дарья, переведя дух, прислонилась к печке. — Осудят ведь мужики-то. Не молоденькие.
— Хоть не зря выпито, — отмахнулась Таисья, застегивая расстегнувшуюся кофту. — А этим мужикам хоть сколь подавай — ни спеть, ни сплясать.
Присели на стулья, отдышались, смущенно поглядывая друг на дружку.
— Давай еще, Гриша, веселую, — приказала Таисья. — Чтоб забыть все.
И когда гармонь, охнув, задохнулась переборами, соскочила и, вторя им, тяжело застучала ногами. Заколыхалась дебелая, рыхлая:
Гусь, не трусь, воробей, не робей,
Хвать, похвать — да и не с кем спать…
Лунев подмигнул Шевчихину — эко, разошлась-то баба.
— А ты че сидишь? — задирчиво бросила на ходу Таисья. — Эх, не в коня корм. Покажи выходку, Даша, ухайдакалась я.
Глянув в зеркало, Дарья пригладила ладонью разделенные пробором волосы, прошлась по кругу, мягко притопывая пятками. Сухопарая, смуглая, еще сохранившая что-то от былой красоты:
Цветы белы, лопушисты
Покрывали поля чисты.
Не покрыли одного —
Горя лютого мово…
И с разворотом, раскинув руки, колыша штапельным с мелкими цветочками платьем, часто задробила перед Луневым:
Я плыла, плыла, плыла,
К морю ледовитому.
Приплыла, на грудь упала
К милому убитому!
Отчаянно выкрикнула последние слова и, обреченно махнув рукой, опустилась на стул.
Гармонь вздохнула и смолкла.
— А что у тебя-то, Петровна, тоже кого-то на войне убило? — спросил Лунев, комкая пустую пачку от сигарет.