Дарья, раскрасневшаяся от пляски, отвернулась.
— Поди нет такого человека, у кого бы кто-то из родни не погиб, — ответила за нее Таисья.
— Гармонисту подать надо, — сказала Дарья, все еще тяжело дыша. — Спасибо те.
— Д-да я, эт са-амое, не-не… — зазаикался Шевчихин.
— Чего уж… — Дарья чувствовала, как колотится ее сердце. — Есть бутылка кагора, думала себе на лекарство оставить, да ладно уж.
— А говорила — нету, — прищурился Лунев. — У этих баб, как у…
Выпили и опять стали вспоминать минувшую почти сорок лет назад войну.
— С-сюда п-пуля н-не п-прошла, а с-сердце бо-бо-лит, — ударял себя по впалой груди Шевчихин. — Бо-болит…
— Сколько я похоронных-то переписал, — сокрушенно качал головой Лунев. — Домой вернулся, бои не снились, а вижу во сне, будто похоронные пишу. Все пишу-то и пишу…
И снова начинал рассказывать о своем, а Шевчихин хотел говорить о своей боли, но уже не мог, только крутил головой и мычал.
— Ладно, Гриша, — успокаивала его Таисья. — Ладно тебе…
— Бо-болит, — набравшись сил, стучал себя в грудь Шевчихин. — З-здесь бо-болит.
А на улице гремела из репродуктора музыка, и на холодном бетоне у серенькой пирамидки мерзли букетики кондыков.
Вспомнили День Победы:
— Когда объявили, я в Германии был, — говорил Лунев. — Услыхали ночью, такую пальбу-то открыли…
— А-а я в го-госпитале, — тянул шею Шевчихин. — Без-без…
— Боронила в тот день, — вспомнила свое Дарья. — Слышу, дед Митрий в поле кричит. А падера…
— Ведренно было, — доказывала Таисья. — Ведренно…
— Палю, а сам думаю, может, поберечь патроны-то? Да нет — все… Все… Конец войне…
— Бе-безногий со м-мной ря-рядом, — силился Шевчихин. — За койку уцепился, а с-слезы ка-катятся, ка-атятся…
— Коней выпрягли, кто с дедом на телеге, кто верхом…
Перебивая друг друга, вспоминали войну и смерти. Победу и слезы.
— Ка-азалось, те-теперь ве-вечно жить бу-будем… Ве-ечно жить…
Ушли Лунев с Шевчихиным, когда дареные когда-то покойному Степану часы с черточками вместо цифр показывали шестой час.
— Ну вот… Погуляли, — не то одобрительно, не то осуждающе сказала Таисья, оставшись вдвоем с Дарьей.
— Погуляли, — Дарья поправила заколку в волосах. — Ноги вот завтра будут болеть.
— Поди-ко… Эттось у меня ногу ночью свело судорогой, хоть криком кричи. — Непереносно. Я, как спать, чем ее только ни натру, чем ни закутаю, а все одно. Давай пособлю, — сказала Таисья уже другим тоном, видя, что Дарья наливает в эмалированную чашку воду мыть посуду.
Молчком перемыли и убрали со стола тарелки и рюмки.
— Пошла я. — Таисья повесила полотенце на вбитый в косяк гвоздик. — Телевизор посмотрю да буду постель греть.