Дверь в комнатку распахнулась, впустив далекий шум машин, ветер и запахи ночи за городом: сырой земли, сухой прошлогодней травы. Запах весны, которого не бывает в Калифорнии и который я помнила по России.
— Что у вас тут? — спросил мужской голос снаружи.
Ему не ответили, и он повторил вопрос.
— Ничего, — ответила ему женщина-змея, — совсем ничего. Нулевые тоже не дали результата.
— Давайте сворачиваться, — ответили ей с улицы. — Улетаем. Самолет ждет во Фьюмичино. Интерпол будет вынужден среагировать, давайте не привлекать их внимание лишний раз. И я бы вывез оборудование. Я приоткрыла глаза. Женщина смотрела в сторону открытой двери, ее ноздри раздувались, губы кривились. Я не видела из-за спины Миры, но, судя по тому, как ходили мускулы ее голых рук, она сжимала-разжимала кулаки.
— Какие результаты по тем, что в России?
— Нулевые.
— А Божена?
— Тоже. Ее уже выгрузили и нашли.
— Выгружайте их, — приказала женщина после недолгого молчания, и я закрыла глаза. — Сколько они еще будут спать?
— Вообще-то они должны скоро проснуться, — ответил ей доктор. Он говорил на хорошем английском, но с итальянским акцентом.
— Давайте скорее, — потребовал мужской голос снаружи.
Меня приподняли и понесли.
— Подождите, — сказала женщина. — Заверните их в одеяла. Апрель на дворе. Они простудятся.
— Каждые десять-пятнадцать минут здесь проезжает машина. Их найдут.
— Заверните их в одеяла. Они почти раздетые.
Меня завернули в мягкий кокон, поддернули его внизу и понесли, как в гамаке. Опустили на землю, и камни впились в спину. Рядом с тихим шуршанием положили Миру. Она вздохнула во сне и застонала.
— Все-все-все, загружаемся, едем! — раздался мужской голос.
Хлопнули двери машины, она завелась и уехала.
Я тихонько стащила одеяло с головы — по дороге уезжал небольшой фургон с нарисованными на кузове фруктами. Когда он превратился в точку на горизонте, я откинула одеяло с Миры. Она спала и вздыхала во сне, и я натянула одеяло обратно. Попыталась встать, но оказалось, что голова кружится, а ноги не слушаются. Я села на одеяле и, морщась от врезающихся в тело камней, огляделась.
Мы были на неоживленной дороге, асфальтированной, проходящей по берегу моря. Солнце уже встало, но еще не грело. Я надела капюшон халата и закуталась в одеяло поплотнее. Ночной ветер стих, ничто не напоминало о непогоде. Тирренское море>[22] снова стало лазурным, небо — голубым. Когда в голове чуть прояснилось, я вспомнила про папу и расплакалась от бессилия и несправедливости. Так я сидела в коконе из одеяла и плакала, стараясь не думать, что папа умер, но все равно думала.