— Завидная храбрость! — сердито бросил Антон. — От «смог бы» до «сделал», знаешь, сколько верст? И сколько людей между этими словами всю жизнь болтаются, уверенные, будто своего достигли? Ты не из их ли числа? А? Чего молчишь?
Он ждал ответа, но за перегородкой было тихо, словно Вячеслав и не лежал там на широкой, с медными шарами кровати. Только шелест листьев долетал из палисадника да отбили полчаса позывные. А дальше случилось так, что Антон не успел ничего понять, приготовиться. Заскрипели пружины, прошлепали по полу босые ноги, отдернулась занавеска, и в отгородке обнаружился Славка. Секунду постоял в головах у Антона, сел на койку, и на фоне бледно-синего окна очертилась его крупная голова, угловатые, сильно мускулистые плечи.
— Слышь, — проговорил Славка шепотом. — Ты верно чувствуешь. А главное, завтра уедешь, разойдемся навсегда. Так вот послушай… Только не перебивай. Ладно?
Так бывает в поезде. Люди садятся на разных станциях, на разных выходят и если разговорятся в купейной полутьме, то не сдерживают себя. Точно исповедуются, выкладывают такое, чего бы и близкому другу не рассказали. А все потому, замечал Антон, что знают: скоро возьму чемодан и сойду в незначительном городе, его и названия-то не запомнишь, или собеседник первым сойдет, вот и не встретимся больше, а все ж поговорили, облегчилась душа.
Ощущение чего-то поездного, случайного возникло у Антона сразу, как только Славка начал говорить, и не проходило, потому что рассказ пошел поначалу сбивчиво, даже трудно было понять, про что он. И никакого вопроса к Антону, ничего такого, что требовало бы его посторонней, независимой рассудительности. Так — жил-был парень в Туле, играл в школьном оркестре и в драмкружке, собирал марки (только отечественные, советского периода), а потом узнал, что его приятель, кореш, можно сказать, записался в аэроклуб, и ему тоже пришлось, тому парню, записаться — как же иначе? И даже не нравилось поначалу, он вообще-то подумывал податься после школы в медицинский, но как-то незаметно начал летать, и у него пошло, даже лучше, чем у других, и, когда приятеля, который первым записался, отстранили от полетов за полной непригодностью, он только сделал вид, что тоже уйдет из аэроклуба, за компанию, — словом, ради дружбы написал рапорт, но знал, что не отпустят, и чуточку гордился этим. С корешем, в общем, так и расстались — мало времени оставалось на совместное времяпрепровождение. И девчонка знакомая — та, с которой прежде на танцы и в кино, даже, казалось, в загс, — та девчонка тоже скоро исчезла с горизонта. Не нашла ничего умнее, как твердить при каждой встрече: «Не хочу, чтобы ты был летчиком. Опасно, боюсь». Конечно, все это ерунда — школьная любовь, записочки, поцелуи на лестнице, но почему-то слова той девчонки больно задели парня. Она ведь особенно точно выразила свои мысли, когда он уже из училища приехал, в отпуск. Другая бы пока что висла на руке, поглядывала на фуражку с голубым околышем, гордилась, а она — вон как… И не напугали слова ее будущего аса, его ничего теперь не могло бы испугать, потому что он уверовал в свою единственную дорожку в жизни и точнехонько шел к ней. Просто понял, что, быть ему с этой девчонкой или с другой, определяет одно: как она относится к его будущему, насколько заинтересована в нем. Без этого ни черта не выйдет…