«Быть может за хребтом Кавказа» (Эйдельман) - страница 15

Мы молоды и верим в рай, —

И гонимся и вслед и вдаль

За слабо брежжущим

             виденьем.

Грибоедов

 Два часа на перелет из Москвы в Тбилиси, осмелимся заметить, — слишком мало. Разумеется, ничто не мешает выбрать сорокачасовой железнодорожный маршрут или еще более неторопливый способ передвижения, но это уж будет замедление сознательное, «искусственное».

При всем при этом выигрыш скорости — проигрыш радости; точнее, происходит утрата некоторых важных радостей, хорошо известных предкам.

Во-первых, тише едешь — дольше будешь, т. е. удлиняешь срок пребывания в «конечном пункте»: если на дорогу туда и обратно уходит суток восемь, то уж волей-неволей придется задержаться в Тбилиси или другом дальнем городе на месяцы (исключения лишь подтверждают правило). Придется настолько привыкнуть к новому месту, что после уж —

И соответственно без достаточно долгой разлуки, без медленного возвращения в «исходную точку» никогда не произнести:

Вторая утраченная радость — уникальность: прошли те, сравнительно недавние времена, когда рассказы о Кавказе, Средней Азии, Сибири звучали как ныне — об Огненной Земле или океанских впадинах. «Быть может за хребтом Кавказа…» — мечтал Лермонтов. Строки были рассчитаны в основном на тех, кто никогда не был и не будет за хребтом Кавказа, ибо это — бог знает где! Нечто подобное применительно к сегодняшнему дню вызвало бы улыбку: два часа лету! Труднее отыскать того, кто за хребтом не бывал…

Дневники, путевые записки старинных путешественников ценятся высоко, их изучают, постоянно публикуют в научных и литературных сборниках. В наши же дни, кажется, наступает пора издать рассказы ученых и писателей о местах, где они не бывали. М. А. Цявловский размышлял в свое время над географией пушкинской мечты — Африка, Испания, Америка. Юрий Тынянов в романе «Смерть Вазир-Мухтара» мастерски представил Персию, Тегеран, которые никогда не видел, и блистательно описал Тифлис, впервые посетив Грузию уже после выхода книги.

Живых свидетелей сравнительно недавнего прошлого, естественно, все меньше, зато все больше семейных преданий, рассказов о всех временах.

Чабуа Амирэджиби несколькими штрихами нарисовал портрет одной почтенной дамы «из бывших», отнюдь не унывавшей в 1920–1930-х годах от уплотнения из 14 дореволюционных комнат в одну и только удивлявшейся (на грузинском и французском языках):