Вот только альтернативы не оставалось. Люди не знали о чудовищах. Оля была вынуждена скрывать.
— Какая разница, — протянула она. — Ты ведь меня сюда потащила не лекции о внешнем виде читать. Так что какое это имеет отношение к…
— Вообще-то имеет, — перебила Стаська. — Можно сказать, я поэтому тебя и позвала.
Очередь дошла до них, и разговор ненадолго прервался. Сначала Стася купила себе сок и пачку печенья, потом взяла шоколадку с орехами Оля. Шоколад — единственное, что она с недавних пор ела в школе. Ничего другого в рот просто не лезло.
— И в чём же дело? — спросила наконец она, когда еда наконец была куплена, а место — найдено. У самой стены, за длинным обшарпанным столом, какие стоят в каждой школьной столовой. Над головой висел портрет основателя лицея, и черты его лица кривились в неправильной, анатомически неверной улыбке, а глаза нездорово отблескивали.
Твари в портретах — это что-то новенькое. Такого Оля раньше не встречала.
— В тебе, — прямо заявила Стася, плюхаясь напротив неё. — Ты сама не своя в последние дни. Я, конечно, могу понять. Много чего случилось. Но…
— Ты обо мне волнуешься? — не поверила своим ушам Оля. — Серьёзно?
— Мы сколько лет дружили, — Стаська вздохнула. — Не могу же я просто так оставить тебя тонуть. Потому что ты тонешь. Выглядишь так, словно болтаешься на последней ниточке, скоро она оборвётся — и ты упадёшь.
Поневоле вспомнилось: конец октября, холодный порывистый ветер, скрипучие качели на детской площадке. И она, Оля, ещё не видящая, но уже знающая, бросающая в лицо Женьке примерно те же слова, что ей сейчас говорила Стася.
Если бы она тогда ему не помогла… Нет, не стоило об этом думать.
— Так чего ты от меня хочешь? — глухо спросила Оля. — Что тебе нужно?
Сейчас она как никогда понимала Женьку, который в тот осенний день резко осадил её, потребовав не вмешиваться в его дела. Дела, полные опасности, полные боли, полные… чудовищ.
Оля не хотела такого своим близким. Даже Стаське, особенно Стаське. Пусть они и не общались — та всё ещё была ей дорога.
— Правда, — ответила Стася. — Вся правда. И лучше бы тебе не врать на этот раз.
Она замолчала, выжидающе глядя на Олю. Та опустила голову.
Правда? Правда, которая наложила на её губы печать молчания ещё несколько месяцев назад? Правда, которая не вылетала на поверхность с тех самых пор, как Оля очнулась в невредимом автобусе и поняла, что Стаська, Никитка и остальные — вот они, здесь, живые, не помнящие ничего о собственном исчезновении?
Как она могла рассказать такую правду? Злую, страшную. Чудовищную — во всех смыслах.