— Спасению? — нахмурилась мама. — Ты о чём? Всё не так, как мы с папой предполагали? Серьёзнее?
— Да, мам, серьёзнее, — уже спокойнее призналась Оля, — и дело точно не в романе. И не в беременности. Ничего такого не было, зато случилось… кое-что похуже. И мне нужна ваша помощь, потому что в одиночку я не справлюсь.
Теперь мать была, кажется, ещё более взволнована. Догадки не подтвердились, и доброжелательная уверенность сменилась искренним недоумением — и беспокойством.
— Я слушаю, — коротко сказала она. — Не уверена, что вникаю, о чём ты, но… это что-то опасное?
— Да, — Оля кивнула. — И очень странное. Только пообещай, что поверишь мне и не будешь запихивать меня в дурку… или вроде того.
— Да что ты такое говоришь? — хлопнула глазами мама. — Думаешь, я бы свою дочь… ох, Оля, ну в самом деле. Объяснись. Не обещаю, что пойму с первого раза, раз уж дело такое причудливое, но постараюсь принять и поверить, что бы ты ни сказала.
Уже во второй раз за день Оля ощутила, как на глаза наворачиваются слёзы. Какие у неё всё-таки хорошие родители! Пусть они не видят чудовищ, пусть не понимают, в каком мире она живёт уже целую осень и, вероятно, будет жить всегда, пусть не в состоянии угадать, что именно её гложет — но всё-таки!
Как она вообще могла столько времени их обманывать?
Вспомнился последний Женькин подарок, отданный ей незадолго до отъезда. Так и лежавший в ящике стола не как полезная приблуда — как горькое напоминание. Разбитый пластиковый корпус, покорёженные детали… такое не починишь.
Или всё-таки?
— Мама, — осенило вдруг Олю, — прежде чем я всё расскажу — напомни, папа же умеет паять?..
Ей пришла в голову идея, ещё более безумная, чем предыдущие.
Двигатель выл и свистел на одной ноте, слишком высокой, чтобы её мог взять человек. Звучало, правда, не слишком громко: звукоизоляция самолёта справлялась.
Оля вздохнула и посмотрела в иллюминатор. В небольшом круглом окошке виднелось крыло, что с такого ракурса казалось странным нагромождением металла. За крыло зацепилось белёсое, высохшее: длинные тонкие космы да костлявые конечности, торчащие из груды тряпок, которые не были тряпками. Тряпки не умеют извиваться, обматываясь вокруг крыла.
Тварь скребла по обшивке лапами, но Оля была спокойна. Не доберётся. Тут — не доберётся. Они вот-вот взлетят, и тогда чудище отвалится само — вряд ли ему понравятся разреженный воздух и бьющий навстречу ветер.
Солнце ещё не встало: стояла рань, почти ночь. Кроме крыла и твари, ничего толком не выходило рассмотреть. Ни здания аэропорта, ни других самолётов, ни даже облаков. Ничего. Когда они выйдут на посадку, уже рассветёт.