— Мне кажется, ты не… — осторожно начала Оля, но Женька снова не дал ей договорить.
— Не прав? Но это всё объясняет! Ты сама посмотри. Как только я перестал убегать от очевидного и просто принял его как есть, жить, как видишь, стало проще.
Он усмехнулся куда-то в пустоту и добавил:
— Жаль только, я это понял, только когда ты оказалась в опасности. Сообрази я раньше, многих неприятностей можно было бы избежать.
Оля напряглась: по восприятию тревожно царапнуло. Что-то было не так в его речи, такой пламенной и одновременно такой бессмысленной. Пусть слова Женьки звучали искренне и, в общем, правдиво, пусть она понятия не имела, насколько трудно ему приходилось всю жизнь и какие тайные мысли он прятал от мира, — с этим сложно было поспорить — но что-то в его словах казалось… неправильным.
Она посмотрела Женьке в глаза. Красные огни стали ярче, а лицо пересекала всё та же странноватая, нехорошая улыбка, от которой по коже шла дрожь. Знакомая, очень знакомая. Где Оля такую видела? Когда?
Её вдруг осенило.
— Ты же прямо как она сейчас!.. — охнула она раньше, чем успела додуматься прикусить язык. — Прямо как Марина… тогда, в те дни, когда в её теле было…
И запнулась, увидев, как резко он переменился в лице. Поняла, что зашла слишком далеко, но сказанного вернуть уже не могла.
— Окей, это было… жестоко, — медленно произнёс Женька. — Хотя, если задуматься… ты, может, и права. Ха! Есть у меня кое-какая догадка на этот счёт. Так что, может быть, мы с ней похожи сильнее, чем мне казалось.
Олю словно холодным душем окатили. Она никак не могла привыкнуть к резким переменам его настроения, которые, видимо, преследовали всех симбионтов — достаточно было вспомнить Фролова. И он теперь навсегда останется… таким? И дальше будет хуже? И так до тех пор, пока он сам не станет монстром? Как его мама?
Мама…
Всё-таки Женька пошёл в неё. Оля уже пожалела о сгоряча сказанных словах, но она ведь и вправду ухватила суть — сейчас он как никогда был похож на Марину. Слишком похож.
Настолько, что в конечном итоге, сам того не осознав, повторил поступок матери. И в этом как раз крылась разгадка.
Марина отдала себя чудовищам, чтобы спасти сына. Он — чтобы спасти подругу.
С чего бы ему спасать Олю, если симбиоз — предназначение всех «видящих»? Если для неё такой путь — тоже лучший из возможных?
— Ты говоришь, что такие, как мы, созданы для темноты и жути, — пробормотала она, и собственный голос показался чужим и взрослым, — но при этом прячешь меня от «них» и делаешь всё, чтобы они не вышли на меня снова. Врёшь мне ради этого. Держишь подальше. Это как-то… нелогично, не находишь?