— Я не встречала таких, — сказала Асмик.
— А я встречал. Это было еще там, в Картушинской больнице. Там был один врач, не из самых лучших, но человек старательный. У него ЧП случилось: пошел на аппендицит, и вдруг неожиданно в толстых кишках инфильтрат. Он так замер и не знает, что делать, хоть стой, хоть падай. Тут, правда, старшая сестра, у нас там преотличная сестра была, — Володя усмехнулся. — Вы бы, конечно, определили ее — чудо. Так вот, она сообразила, за мной бросилась, я тут же, в больничном дворе жил, приволокла меня, я, признаться, уходить нацелился, было у меня некоторое неделовое свидание, однако пошел…
— И дальше что?
— Дальше ничего. Как водится, сам взялся за все это дело…
— И что же?
— Все обошлось. У меня, если хотите знать, проколы не часты!
«Хвастушка, — с нежностью подумала Асмик. — Ах, какой же ты хвастушка!»
Посмотрела на его лицо, хорошо освещенное лампой, на сильные пальцы, небрежно постукивающие по столу, мысленно обругала себя:
«Нашла от чего растрогаться! Если бы бабушка такое услыхала!»
Представила себе бабушкины непримиримые глаза и словно бы услышала низкий, чуть хрипловатый голос: «А вы, молодой человек, чрезмерно самоуверенны, что, как известно, ведет к тягчайшим жизненным поражениям».
— Вы слушаете меня? — спросил Володя.
— Да, конечно.
— Ну так вот. Представляете себе положеньице? Больной, само собой, поправился, все в порядке, а коллега мой на меня ни с того ни с сего в обиде. И не глядит даже в мою сторону. Я сперва было подивился, а потом понял.
— Что же вы поняли?
— Да все то же, что говорил. Есть люди, которые не в силах простить добро к себе. Просто не могут забыть и потому даже, случается, мстят за это. Знаете, есть такая турецкая, что ли, поговорка: «За что ты мне делаешь зло? Я же тебе ничего доброго не сотворил!»
— Глупая поговорка, — решительно оборвала Асмик. — Глупая и такая какая-то человеконенавистническая.
— Может быть, — согласился Володя. — Однако и такое существует в жизни.
— Допустим.
Володя осушил свою рюмку.
— Почему вы не пьете?
— Не хочется.
— Тогда я за ваше здоровье.
Он налил себе еще.
— Я вас насквозь вижу, вы все равно, несмотря ни на что, будете сеять это самое, которое доброе и к тому же вечное.
— Пусть так.
Он расхохотался.
— Чудачка вы все-таки. Так и хочется сказать: «А ну, гражданочка, поправьте нимб, малость набок съехал…»
Он стал часто приходить к ней. Сидели, ужинали, порой молчали, порой говорили о всякой всячине.
Он раскрывался не сразу, постепенно, но ей казалось, он все больше привыкает к ней.
Однако ей многое в нем не нравилось. Она не старалась сочинить его, представить себе другим, чем он был. Она видела все то, что в нем почему-либо не нравилось, не могло нравиться ей, и все равно любила его.