Однажды он сидел у нее. За окном шумел дождь, и, как и обычно в дождь, теплая, освещенная ярким светом комната казалась особенно уютной и теплой.
— Люблю дождь, — сказал Володя. — А вы?
— Как-то не думала об этом.
— А я люблю. И солнце люблю. Я, между прочим, все принимаю. Вот когда солнце светит, мне иногда петь хочется. Вот так вот, во все горло. А когда слякоть, сырость на улице, то я начинаю ко всем придираться, на меня что-то находит, и я чертовски злой становлюсь, так на меня всякая осенняя гадость действует…
Улыбнулся, ожидая ее ответной улыбки. Но лицо Асмик оставалось серьезным.
И он сразу же нахохлился.
— Почему вы молчите?
— Мне кажется, — сказала Асмик, — вы не просто живете, как все мы, смертные, а то и дело констатируете свои чувствования.
— Что это значит? — несколько высокомерно спросил Володя.
— Вы все время прислушиваетесь к своим ощущениям: каково вам, как вы относитесь к людям, или к обстоятельствам, или к явлениям природы. Думаете, как они действуют на вас, вызывают ли положительные или отрицательные эмоции…
— Ну и что же? — нетерпеливо перебил ее Володя.
— Да ничего. Просто — вы эгоист, — сказала Асмик. — Даже эгоцентрик.
— Вот как, — заметил Володя. — Неужели?
— Вы сами знаете, это — правда.
— Я никому ничего плохого не делаю, — сказал Володя.
— И хорошего тоже не делаете.
— Откуда вы знаете?
— Мне кажется.
Она посмотрела на его сердитое лицо.
— А эгоистам, наверно, трудно живется. Правда?
— Возможно. А что, альтруистом выгоднее быть?
— Я не пробовала быть эгоистом, — ответила Асмик.
— Все-таки?
— Все-таки, наверно, мне легче, чем вам. Значительно легче.
Он хотел сказать что-то, может быть уязвить ее, но в это время Асмик позвали к телефону.
Она вернулась спустя несколько минут. Вернулась вся погасшая, словно бы разом постаревшая на добрый десяток лет.
Володя удивленно взглянул на нее:
— Случилось что?
— Из больницы звонили, — сказала Асмик. — Фомичева умерла.
— Кто это?
— Моя больная… Она уже давно болела… Лимфогранулематоз…
Он налил боржом в стакан.
— Выпейте, успокойтесь. Вы же давно знали.
И вдруг Асмик не выдержала, зарыдала, сотрясаясь всем телом.
До сих пор Асмик все еще никак не могла привыкнуть к этому переходу, который ей приходилось наблюдать так часто, от живого, исполненного желаний и чувств, к мертвой, совершенной неподвижности.
Другие врачи привыкали, а она не могла.
Володя в изумлении смотрел на нее, а она все стояла, отвернувшись от него, и хотела и не могла удержаться, чтобы не плакать.
— Хватит, — сказал Володя. — Сколько можно? Ну, перестаньте…
Асмик повернула к нему залитое слезами лицо.