— Я стесню вас…
Вместо ответа она потянула его за рукав.
«Я старше его, намного старше, — с горечью думала Асмик. — Что же потом? Как все будет?»
Порой, под утро, когда он еще спал, она вглядывалась в его лицо, которое во сне казалось неожиданно кротким, словно сон начисто стирал с него всю колючесть. Рассматривала молодую, туго натянутую кожу, смуглую шею с выпирающим кадыком.
Да, она была старше его, и это никак нельзя было оспорить.
Ей довелось в раннем детстве застать извозчиков, пролетки на дутых шинах, частные магазины, Страстной монастырь, немые кинофильмы с участием Мэри Пикфорд и Асты Нильсен.
И самое главное, у нее за плечами была война.
Даже он не раз говорил, что завидует ей.
— Почему? — спрашивала Асмик.
— Ты была на фронте, а это, конечно, самое яркое, что только может быть…
Михаил Васильевич и тот несколько высокопарно говорил подчас:
— Ты, Асмик, держала руку на пульсе эпохи…
Володя признался:
— Мы все в школе мечтали убежать на фронт. Я с одним фронтовиком переписывался, у нас все переписывались, наши девчонки кисеты им вышивали, платки…
Асмик была беспощадна к себе. Подолгу разглядывала себя в зеркало, находя все новые, невесть откуда возникавшие морщины. Мысленно сравнивала себя с ним.
Он не был красив — скуластое, худое лицо, брюзгливая складка рта, длиннорукий, нескладный, но он мог встать среди ночи, работать двадцать четыре часа подряд, болеть, ходить неряшливым, неприбранным, по нескольку дней не бриться — и все равно выглядел молодым и здоровым. Несмотря ни на что!
— Я — старуха по сравнению с тобой, — говорила она, втайне ожидая опровержения.
Он смеялся:
— Еще чего скажешь…
Она радовалась, как ребенок.
— Правда? Ты так не считаешь?
— Нет. Не считаю.
Само собой, в скором времени их отношения перестали быть тайной.
Сестры и санитарки жалели ее:
— Она такая простая, а он — крепкий орешек, еще покажет себя как следует…
Врачи посмеивались: с ума сошла, чуть не на десять лет старше его, какая женщина могла бы на такое решиться?
Даже профессор Ладыженский, далекий от сплетен и пересудов, и тот порой с вопросительной укоризной поглядывал на нее. И дядя Вася при каждой встрече отпускал ни к селу ни к городу странные, многозначительные замечания, а иногда у него вдруг вырывалось:
— Боязно мне за вас, Асмик Арутюновна…
Михаил Васильевич каждый раз, когда звонил ей, осторожно выпытывал, какое у нее настроение, довольна ли она жизнью…
И она понимала, он спрашивал все о том же…
А ей это было все, как говорится, до лампочки. Плевать ей на все мнения, на сочувствие, на боязнь за нее, даже на откровенную жалость.