— Миша, откупори же наконец, — распорядилась Алла.
Описывать стол здесь не имеет смысла — после всех пиров, знакомых нам по русской литературе, его можно вообще не принимать всерьёз, потому что вместо поросят с кашей, метровых осетров, расстегаев, буженины, солянки, блинов с икрой или просто малосольных огурчиков и селёдки с отварной картошкой на нём расположились всего лишь сласти и выпечка из супермаркета.
— Борде… а… — с трудом начал читать этикетку Литвинов.
— Не то, что вы подумали, — не сдержал улыбки Свешников. — Бордо.
— О! Послушайте, а не безнравственно ли получать пособие и покупать на него бордо?
— Не смущайтесь: здесь это, оказывается, вовсе не роскошь.
— По-моему, безнравственно уже само по себе получение пособия, — возразила мужу Алла. — Что же, мы так и будем ходить за этими подачками?
— А за пенсией в России вы не ходили? — фыркнула Раиса. — И на что вы рассчитывали здесь — неужели на работу? В нашем возрасте?
— Насчёт подачек вы, Алла, не совсем правы, — поддержал Бецалин. — И вы, и мы — пострадавшая сторона. А они — они проиграли войну…
— Вот уж не игра была. Нои выиграли — не вы.
Литвинов неожиданно запротестовал:
— Прошу вас, прошу: оставим международное положение в покое. Дома мы с коллегами, собираясь за столом, тоже первым делом заявляли: ни слова о работе. В конце концов, и нам с вами есть о чём поговорить после всех перипетий прошедшей недели. Оставим наши споры в той стране, а сейчас — я наливаю. Знаменательный, между прочим, момент: первая выпивка на чужой земле.
— Неужели до сих пор не причастились? — не поверил Бецалин.
— В коллективе — нет.
— Где-где? У капиталистов, видите ли, отсутствует такое понятие.
Алла хихикнула, а её муж равнодушно согласился: в компании так в компании, как угодно, это дела не меняет.
— Да, гос-по-дин Литвинов, придётся вам отвыкать от большевистского языка.
Отвыкать от него, однако, нужно было не одному только Литвинову: все соседи по хайму ещё недавно говорили на том же наречии, и сознание было под стать, в новой же обстановке многие чувствовали неловкость, пользуясь старым словарём — например, обращением «товарищ», — и на чужой земле не только старались говорить аккуратно, но и ловили друг друга на советских словечках, как на чём-то постыдном. Сейчас каждый заметил, как, не ответив, смутился Михаил Борисович — хотя и не из-за чего было, не уличили же его в бессовестном поступке; всё-таки он постарался сделать вид, что не заметил реплики, и немедленно щегольнул новейшим, но уже и сейчас понятным, немецким словом, удобно назвав общежитие хаймом.