Я зашел в бар после ужина. Принял. Вернулся в холл и смотрел на их чемоданы, сваленные в углу. Небогато — дерматин, парусина, кожзаменители. Внутри наверняка оклеены обоями. Самыми дешевыми. Голубенькими с розовыми цветочками. Помнится, продавали такие чемоданы на Зацепском рынке. И на Тишинском тоже. Долго смотрел. И что-то качнулся, поехал на сторону этот чертов холл и доска с ключами от номеров и ясно так перед глазами: субботний вечер в раздевалке бани в Кадашах, у пивной стойки распаренные клубничные лица, распахнутые шубы с каракулевыми воротниками, под мышками портфели, а то и узелки, а то и свертки в газете… И пузырчатая пена переливается через толстое зеленоватое стекло пивных кружек, и возвращение домой — крикливый уют коммуналки, свары хозяек, шипение примусов на кухне, чай с бубликами, чеканные баритоны дикторов из-за каждой двери…
Померещилось. Я отогнал. Еще раз зашел в бар. Вернулся, поговорил с портье. Он все хотел выпытать, кого еще ждет фирма. Что поделаешь — март. Не сезон. Горят отели.
Наконец они пришли. Запаренные. Дамы даже прихрамывают на своих шпильках. Я спросил:
— Ну как? Шумит ночной Марсель?
У них уже не ворочались языки. Только парень в распахнутой шубе — Агобян — покосился подозрительно, видно понял, и сказал:
— Вы, наверное, тоже устали? В аэропорту вид был пободрее.
Еще бы! Ви́ски никого не молодит.
Утром поехали в Фрогенор-парк. Ох и надоел же мне этот скульптурный ансамбль! Среди ночи разбуди — отбарабаню:
— Мы познакомимся с работами скульптора Вигеланна. Был такой в Норвегии. У вас его не знают. Нет его имени в Большой советской энциклопедии, не видно репродукций в магазинах художественных изданий, а норвежцы чтут его, как Ибсена или Нансена.
Это преамбула. А дальше со свистом:
— Скульптурный ансамбль посвящен истории жизни человека: ребенок играет с матерью, отец учит сына охотиться, юноша узнает девушку. Игры любви…
— А если потише? — сказал профессор Гетман, маленький такой, игрушечный старикашка. — Я хочу осмыслить…
— Пожалуйста, — сказал я и поморщился.
По-ихнему, по-русски, всякий гид — искусствовед. А может, меня фирма за знание языка держит?
— Почему, — спрашивает, — такие приземистые, коротконогие фигуры? Национальный тип совсем другой.
— Народный идеал красоты всегда вразрез национальному типу, — объяснил Калмыков, — для русского мужика Шамаханская царица — отдай все — мало!
Ну вот, слава богу, разобрались без меня. Пора и закругляться. Я еще сказал им, что высота пирамиды, заключающей ансамбль, равна семнадцати метрам, что скульптор работал над ней пятнадцать лет, и напомнил, что ленч у нас ровно в два, а надо успеть посмотреть «Фрам» и «Кон-Тики».